Александр Смолян - Во время бурана

Так и не удалось мне в ту ночь прикорнуть на подушке в красную горошинку. Едва замолкал Соминский, как бледный юноша начинал выкладывать накопившиеся у него вопросы. В начале шестого мы встали из-за стола и распрощались, прервав беседу на полуслове.

Мы вышли вместе со Златой. По зябким и еще почти безлюдным улицам она зашагала на свою ткацкую фабрику, я — во временное управление.

За далекою Нарвской заставой

Порывистый ветер налетал с Финского залива, трепал серовато-рыжие кусты сухого бурьяна, морщинил лужи, забирался под пальто. Уже около получаса Алексей Рудых бродил по пустырям, останавливался возле уцелевших домов, пытался прочесть названия улиц на проржавевших табличках и снова пускался месить осеннюю грязь.

Комиссия была назначена на четыре часа. К четырем все они должны были приехать сюда — в район, отведенный под застройку. Алексею казалось, что время идет очень медленно. Может быть, потому ему так казалось, что он слишком часто поглядывал на часы.

На центральных проспектах города следы войны уже не бросались в глаза: старые дома отремонтировали, на месте разрушенных построили новые или разбили аккуратные скверики. Здесь, на окраине, все выглядело совсем по-другому. Кое-где виднелись чудом выстоявшие каменные дома. Стены их были изуродованы полосами и пятнами камуфляжа, обожжены пожарами, исцарапаны осколками. Стояли эти дома далеко друг от друга, вразброс, среди бесконечных пустырей, пожарищ, развалин.

За четыре года пожарища немного затянуло травой и бурьяном. Во многих местах были устроены небольшие огороды. Алексей остановился возле одного из них. На изгородь пошла колючая проволока, борта разбитого грузовика, останки которого валялись неподалеку, металлические сетки нескольких старых коек; калитку заменяла автомобильная дверца, простроченная пулеметной очередью. Картофель был уже убран. Только вялая ботва валялась на разрытой земле.

На полуразрушенном крыльце одноэтажного кирпичного домика пожилая женщина в ватнике колола дрова. Изредка она поглядывала на Алексея. Может, это ее огородик? Может быть, она думает: «Зачем этот тип торчит возле моего огорода?» Алексей решил, что следует, пожалуй, потолковать с ней о чем-нибудь, и медленно направился к крыльцу.

— Скажите, пожалуйста, этот дом… он по какой улице числился?

Женщина опустила топор, выпрямилась.

— Была, сынок, улица, да нету. Которы дома в блокаду на топливо поразобраны, которы с самолетов пожгли. Много тоже снарядами побили. Все в Кировский завод метили…

— Понятно, — сказал Алексей. — А как эта улица называлась? Огородный переулок, не знаете, не здесь проходил?

— Здесь. Как раз здесь он и проходил. Этот дом так и прозывался: «Огородный переулок, дом номер четвертый». А теперь он тут и первый и последний… Один только и остался от всего переулочка.

Женщина вздохнула и, сочувственно всматриваясь в лицо Алексея, спросила:

— Ты-то сам не здешний будешь? Или, может, у тебя тут кто из родных проживал?

Алексей почувствовал себя немного неловко. В сущности, он ведь заговорил с ней просто так, от нечего делать. Просто ему показалось, что глупо стоять у нее на виду истуканом.

— Нет, — ответил он, — я из Ленсовета. Архитектор. Будем здесь новые дома строить.

— Новые строить? Оно верно, пора. Давно пора. Она собрала наколотые дрова и, толкнув дверь ногой, ушла в дом.

Алексей снова посмотрел на часы. Уже начало пятого — за разговором время прошло гораздо быстрее. Теперь уж скоро, должно быть, приедут. Если, конечно, не запоздают.

Он отошел немного, стал рассматривать остатки соседнего дома — кирпичный фундамент и большую, старинной кладки печь. Вся печь была изгрызена, обглодана осколками снарядов. В нескольких местах сквозь трещины в кладке пробивались вьюнки и стелились по развалинам, будто пытались прикрыть их своими листьями. Алексей сел на фундамент, поднял воротник пальто и приготовился терпеливо ждать. Он пообещал себе даже не смотреть на часы по крайней мере десять минут.

Пока он ходил, ему не было холодно, а стоило присесть — сразу озяб. Напрасно он поехал без свитера. Еще специально переодевался — дома с утра работал в шерстяном свитере, а собираясь сюда, снял его, надел зачем-то рубашку с галстуком…

«Что же они мне сегодня скажут? — подумал Алексей. — Надо бы все-таки подготовиться». Он попытался думать о своем проекте, но не смог сосредоточиться, не сумел даже представить его себе с достаточной четкостью.

Странное дело! Пока шла работа над проектом, Алексей ни на секунду не мог оторваться от него. Только о нем и думал, даже если приходилось заниматься чем-нибудь другим. Ложился спать, а из головы не выходили различные варианты планировки. И не было большего наслаждения, чем сравнивать эти варианты, выбирать из них самый лучший, что-то упрощать, улучшать даже в нем, производя для этого в уме длиннейшие подсчеты. Просыпаясь, первым делом набрасывал на бумаге то, что придумал в эти чудесные ночные часы… А теперь вот заставляешь себя думать о проекте, силком возвращаешь к нему рассеивающиеся мысли — и все равно ни черта не получается. Проект представлялся ему неясно, будто это была не его собственная, а чужая, едва знакомая работа.

Видимо, сказывалась усталость: уже несколько месяцев шла борьба за проект, его то принимали, то отклоняли, то снова принимали, но требовали при этом внести поправки, сводившие на нет весь замысел Алексея. Сегодня предстояла, по всей вероятности, одна из решающих битв.

И вдруг он усомнился в том, что комиссию назначили на четыре. А не на три? Может, они уже приезжали, приняли, не дождавшись его, какое-нибудь решение и уехали?

В это время он увидел легковую машину, свернувшую с улицы Стачек. Она сунулась было в грязь, но шофер сразу же дал задний ход, попробовал проехать в другом месте, чуть не застрял и снова сдал назад. Машина напоминала огромного жука, натолкнувшегося на какое-то препятствие, но упорно пытающегося продолжать свой путь то в одном, то в другом месте. Наконец машина остановилась. Пассажиры вышли из нее и пошли пешком.

Впереди, легко перепрыгивая через лужи и канавы, шел инженер Грицай — представитель Кировского завода. За ним — член комиссии профессор Печерский и ее председатель Матвеев.

Павел Васильевич Матвеев шел спокойно, уверенно. Ветер трепал полы его длинного распахнутого пальто и седые волосы — шляпу Матвеев нес в руке. Лужи он не перепрыгивал, но ни разу и не убавил перед ними шагу: обходя их, он так верно выбирал наилучший путь, как будто под ногами у него было не глинистое месиво, а невидимая для других тропка.