Александр Казанцев - Том 2. Сильнее времени

И вот в дни окончания этой войны я снова услышал «Сказки Венского леса», услышал, стоя у памятника Иоганну Штраусу.

Мог ли я не пойти в Венский лес?

Я никогда не подозревал, что Венский лес расположен на горе и что аллеи его вьются серпантином. Я выходил из машины, бродил среди деревьев, старался представить себе штраусовскую сказку.

Аллея поднималась к расположенному вверху ресторану, откуда открывался чудесный вид на Дунай и Вену, прикрытые голубоватой дымкой. Глядя в такую даль, всегда хочется взмыть вверх, облететь просторы.

Слух резанул громкий дробный стук. Но на этот раз это были не автоматы, а пневматические молотки.

Венцы в аккуратных спецовках с множеством карманчиков старательно вырубали из тротуара каменную плиту с изображением немецкого орла, держащего свастику. Ее когда-то с помпой водрузили на место, откуда Гитлер жадно смотрел на Вену после аншлюса. Не потягалась во времени эта плита с плитами музыкантов!

Аллеи в Сокольниках совсем не походят на аллеи Венского леса. Они идут по прямым просекам подлинно русского леса, по которому мчались в старину доезжачие и сокольничьи царской охоты. Таких сосен-исполинов, раскидистых елей, таких белоствольных «девичьих» берез не встретишь в Венском лесу среди грабов, вязов и диких каштанов. Но сказка Венского леса в первых числах июля, в год повторной солнечной активности перекочевала с отрогов Альп к нам в Сокольники.

После пения Милицы Корьюс (воспитанницы Киевской консерватории) в «Большом вальсе» я тридцать лет не слышал исполнения этой блестящей вариации.

И вот мне привелось снова услышать этот вальс в Зеленом театре Сокольников.

Конферансье объявил номер, и я почему-то заволновался. Но едва появилась певица и я услышал ее сильный, гибкий и звонкий, как хрустальная струя, голос, я увидел чудом помолодевшую героиню «Большого вальса». Блестящие рулады сверкали, словно их можно было различить в воздухе, они ослепляли.

Вдруг я вздрогнул и оглянулся. Нет, я не ослышался. На соловьиный голос певицы характерным щелканьем отозвался в кустах соловей.

Все, все, кто сидел в тот вечер в Зеленом театре, невольно посмотрели на освещенную прожекторами листву, обрамлявшую открытый зал.

А в листве отозвался второй соловей.

Надо было видеть в те минуты лицо певицы. Она услышала своих партнеров и засияла внутренним светом.

Когда голос ее рассыпался бисерным каскадом, два соловья не просто повторяли руладу, а пели вместе с ней в терцию, в кварту, украшали паузы музыкальными рефренами и каденциями.

Я слушал затая дыхание. Никогда я не мог себе представить, что соловьи так понимают, чувствуют музыку и так виртуозны! Они были ничуть не хуже излюбленного колоратурами флейтиста, оттеняющего голос. Своей птичьей импровизацией они сделали сказку Венского леса поистине волшебной.

Неужели никто из тысяч сидящих на этом необыкновенном концерте не захватил с собой магнитофона? Каким шедевром обогатил бы он мир застывших звуков!

Когда «Большой вальс» закончился и счастливая, возбужденная певица кланялась публике, она смотрела на листву.

Публика устроила овацию. Многие смотрели туда же, куда и певица.

Всем хотелось, чтобы соловьи вместе с ней спели на «бис».

Но конферансье безжалостно объявил следующий номер, потом еще один. На концертах действуют свои законы. Артисты пели снова и снова, но… лесные певцы улетели. Они ни с кем больше не захотели петь, отпев свою удивительную запоздалую песню ушедшей весны.

Мне никогда не забыть этого удивительного трио, которое убедило меня, что Иоганн Штраус был прав, назвав свой вальс сказкой.

Спасибо ему за эту сказку, спасибо «народным артистам леса», исполнившим ее, спасибо певице Валерии Новиковой, 4 июля 1969 года заколдовавшей их в Сокольниках.

– Значит, хоть и фантастика, а было это? – спросил дотошный слушатель.

– Конечно, – заверил я.

Нарушитель

О подобном случае сообщали «Известия» 19 августа 1968 года со ссылкой на то, что в истории авиации такое бывало.

Как всегда, в нашей «кают-компании» рассказывали о необычном.

Особое впечатление оставила история о знаменитой посадке воздушного гиганта Ту-114 без переднего колеса. При взлете оно заклинилось, и резиновые покрышки сгорели.

Командир решил не возвращаться на аэродром, а лететь с Дальнего Востока до Москвы, чтобы истратить в пути все горючее и попытаться посадить облегченную машину только на колеса, расположенные под крыльями, подобно птице, садящейся на лапы. Но одно дело птица, а другое дело исполинский лайнер.

Весь долгий перелет пассажиры не подозревали, какая опасность им грозит. Экипаж вел себя невозмутимо, а бортпроводница с милой улыбкой разносила завтраки, газеты, журналы и конфетки перед посадкой.

На посадочном поле под Москвой их ожидали красные пожарные машины, кремовые санитарные с красными крестами и черные «Волги» и «Чайки», на которых примчались те, кто отвечал за полет и безопасность пассажиров. Приехал даже сам главный конструктор самолета Андрей Николаевич Туполев.

Все обошлось благополучно. Пилот совершил чудо. Переместив грузы и пассажиров в хвост корабля, он сел на «задние лапы» с «задранным носом».

Но переволновались все крепко. Все, кроме ничего не подозревавших во время полета пассажиров, один из которых так и проспал все опасное время. Бортпроводница, как все признали, была на высоте!

– Да, – многозначительно сказал подполковник милиции, сухопарый человек с впалыми щеками и пристальными серыми глазами. – Недаром летчикам желают не столько счастливого пути, сколько «счастливых посадок». Припоминается мне история с одним нарушителем.

– Ну вот! При чем тут нарушитель, – недовольно, сказал один из слушателей.

Но на него зашикали и попросили подполковника рассказать.

Он встал, оказавшись человеком высокого роста. На груди у него красовалась многоярусная колодка, говорящая об орденах, полученных, вероятно, не только за службу в милиции. Он подошел к нам поближе и сел:

– В милицию я попал уже после демобилизации, когда война кончилась. Так и остался на этой службе. Работал в Заполярье. Хотел соединить привычную воинскую дисциплину с романтикой. – И он пристально оглядел своих слушателей.

– А после Заполярья назначили меня начальником отделения ГАИ-БД (автоинспекции и безопасности движения) под Москву.

Однажды требовалось мне попасть к определенному часу на Шереметьевский аэродром. Подмосковное шоссе, которое я опекал, одно из самых трудных: узкое, еще не полностью реконструированное, забитое машинами, особенно в часы «пик».