Дмитрий Биленкин - Ночь контрабандой (сборник)

Так с этой хмельной улыбкой он и прошел в комнату комиссии Ничто, однако, не дрогнуло в глазах председателя при виде его шалого лица: он видел и не такие.

— Рад за вас, молодой человек, — сказал он, торжественно приподнимаясь и пожимая Павлову руку. — Вы сдали обязательные экзамены и получаете право иметь и воспитывать ребенка. Иметь и воспитывать! — голос председателя возвысился. — Общество разрешает вам это ибо считает вас достаточно зрелым и подготовленным к самому трудному, самому ответственному делу, какие только есть на земле. Но вы доказали лишь подготовленность к своим будущим обязанностям, а доказать умение вам еще предстоит. Теперь слишком многое зависит от того, все ли наши дети сталут настоящими людьми…

— Понимаю, — прошептал Павлов. — Я постараюсь… Спасибо.

Из окон все еще лился необычайно яркий, праздничный свет.

Дорога без возврата

— Это уже чересчур, — сказал Кайзер, непроизвольно пятясь.

Роэлец держал в руке кусок полупрозрачного гипса. От него сами собой быстро-быстро отлетали песчинки, словно кто-то долбил его кончиком невидимого ножа. Затем — опять же без внешних признаков вмешательства извне — в гипсе возникла вмятина, и он на глазах у потрясенных путешественников превратился в чашу. Осоргин машинально щелкнул фотоаппаратом. Роэлец, все так же застыв в неподвижной позе, перевел взгляд на ближайшее дерево. Оно немедленно согнулось в дугу, самая толстая ветка повисла над новоявленным сосудом, и из нее ударила струйка прозрачного сока.

Роэлец протянул наполненную чашу Кайзеру.

— Уверяю вас, это вкусно, — сказал Блинк.

— Какого черта, — прошептал Кайзер. Несмотря на жару, его била дрожь. — Тут не во вкусе дело…

— Надо выпить хотя бы из вежливости, — вмешался Осоргин. — Тем более Блинк гарантирует…

— При чем тут гарантии! — досадливо передернул плечами Блинк. — Важно сохранить достоинство. Впрочем, и это чепуха… Можете не пить, роэлец не обидится.

— Нет, я выпью, — Кайзер осушил сосуд.

Все еще склоненное дерево тотчас разогнулось, и его вершина маятником заходила в ослепительной синеве неба. Лицо Кайзера раздвинула блаженная улыбка.

— Это действительно вкусно… Это потрясающе вкусно! Но всего этого просто не может быть. Роэлец изумительно владеет внушением, вот и все.

— Да? — Блинк сухо рассмеялся и щелкнул пальцами. — Хотите, я попрошу его тем же способом отодрать у ваших сапог подметку? Быть может, ходьба босиком по сельве разубедит вас.

Кайзер насупился.

"Опять этот спор!" — с досадой подумал Осоргин. Он отошел и сел на камень. Слишком жарко. И слишком удивительно. На голой и пыльной земле сидит голый роэлец и запросто творит чудеса. И ничего ему не надо, так, по крайней мере, уверяет Блинк. Вот и разберись, что тут к чему.

— Не станете же вы утверждать, — ядовито говорил тем временем Кайзер, — что роэлец воздействует на окружающее силой мысли?

— Слушай ге, Кайзер, мы тоже воздействуем на окружающее силой мысли. Это вас почему-то не удивляет.

— Вы неправильно меня поняли! Разумеется, человек сначала задумывает что-то, а потом осуществляет задуманное. Но руками. Или машинами.

— Дорогой Кайзер, если вы разрешите мне погрузить вас в гипнотический сон, то, не притрагиваясь к вам, всего лишь несколькими словами я вызову на вашем теле ожог. То есть произведу вполне очевидное для вас и, к сожалению, болезненное прямое воздействие.

Голоса споривших жужжали, как осенние мухи. Осоргин встал.

— О чем вы спорите? О чем? Это бесцельно. Органы чувств можно обмануть фокусом. А еще есть такое явление — гипноз. Необходимо объективное свидетельство. Но пленки мы сможем проявить только в городе. К чему же тогда теоретизирования?

— К тому, — почти воскликнул Блинк, — что, пока мы доберемся до города и вернемся обратно, роэлец исчезнет! С ним вместе скроется тайна, кто знает, еще на сколько лет? Я верю, что роэлец нас не обманывает, а Кайзер не верит. Но от степени доверия к моему мнению зависит, останемся ли мы здесь или тронемся дальше.

— Мы имеем план и задачи, — твердо сказал Кайзер. — Долг требует от нас…

— Короче говоря, — перебил Блинк, — ваш голос, Осоргин, решающий.

Осоргин ничего не ответил. Прохлады не было даже в тени, мокрая рубашка прилипла к телу, а вот роэлец сидит на солнцепеке, и на его коже ни бисеринки пота. Положим, ничего удивительного, что туземец гораздо лучше приспособлен к местному климату. И все-таки есть в роэльце что-то необычное. Когда человек сидит неподвижно, то все равно в этой неподвижности есть жизнь, И в неподвижности дерева тоже. И в неподвижности реки. Роэлец же ничем не отличался от каменной глыбы. Можно было подумать, что он не дышит. Но хуже всего глаза. Так могли бы блестеть листочки слюды. И непонятно, куда устремлен этот невидящий, застывший взгляд и устремлен ли он вообще куда-нибудь.

Луч солнца проколол листву. Осоргин, почувствовав на щеке ожог, невольно мотнул головой. Мысли окончательно спутались.

Нетерпение придало узкому лицу Блинка страстность художника, завороженного шедевром. Он нервно переступал с ноги на ногу, как будто ему жгло пятки. Кайзер неторопливо курил сигару, спокойный, уверенный в своей правоте. Позади них сидел ко всему равнодушный роэлец.

— Вот что, друзья, — Осоргин облизал губы, и они тотчас пересохли снова. — Тут надо взвесить. Сейчас мы слишком под впечатлением… — Осоргин запнулся… - увиденного. Отложим до вечера.

— Правильное решение, — кивнул Кайзер. — Надо обсудить всесторонне.

— Трусость, — зло сказал Блинк. — Трусость и уязвленная гордость. Мы заранее отбрасываем все, что выше нашего понимания. Так спокойней.

— Умоляю вас, хватит! — взмолился Осоргин. — Вечером, когда спадет жара… Можете тогда спорить хоть до упаду.

"Тропический наркоз, — устало подумал он. — Может ли такое быть? Здесь все слишком фантасмагорично. Это раскаленное солнце, эта неистовая, сумасшедшая зелень, эти ночи, лиловые от беспрестанного мигания молний, эта рискованнейшая переправа через Коррирочу… Необычное стало будничным, и я не могу отделаться от впечатления, что здесь все возможно. Даже роэлец с его нечеловеческим искусством. Так легко ошибиться. Подпасть под влияние… Неправильно оценить… В конце концов даже хронометр подвижен воздействию среды. А мозг все-таки не хронометр…"

В десятом часу, когда вечерний воздух чуточку посвежел, они по молчаливому уговору собрались у костра.

Их отряд уже три месяца был в сельве, исследуя, может быть, в последний раз этот затерянный клочок Земли, так как вскоре здесь должно было разлиться дазонское море. Этот глухой уголок исследовался не толъко в последний, но и в первый раз — до них здесь было экспедиций.