Гарри Гаррисон - Крыса из нержавеющей стали. Кн.2

Лошадей доставили только после темноты, и мы решили, что лучше всего будет отправиться на рассвете. Я ухитрился достать из своего ящика средство от насекомых, этих моих новых врагов, и потому насладился относительно спокойной ночью перед утренней скачкой.

Ох, и скачка! Мы были в пути три дня, прежде чем достигли Лондона, и на заду у меня поверх старых болячек начали вскакивать новые. Мой простодушный компаньон, по-видимому, получил массу удовольствия от путешествия, рассматривая его как своего рода прогужу. Он непрерывно говорил о местах, по которым мы проезжали, а по вечерам на постоялых дворах напивался до бесчувствия.

Мы пересекли Темзу повыше Хенли и сделали длинный круг на юг, держась подальше от мало-мальски населенных центров. Когда мы снова подъехали к Темзе у Саутверка, то увидели перед собой лондонский мост, а за ним крыши и шпили Лондона. Рассмотреть их было довольно трудно из-за высокой стены, проходившей вдоль противоположного берега. Стена имела вид новый, с иголочки, и резко отличалась от законченности остального города. Мне в голову пришла неожиданная мысль.

— Ведь это новая стена, верно?

— Да. Закончена два года назад. Многие на строительстве ее поумирали: женщины, дети… Французы согнали всех на эту стройку, как рабов. Стена окружает весь город. Она никому не нужна, это просто поступок сумасшедшего.

Нет. Стена была нужна. Но только не мне. Она была построена из-за меня, чтобы не пустить меня внутрь.

— Нужно найти тихую гостиницу.

— Гостиница «Георг», вон там. Там хороший эль, просто отличный. — Люк громко причмокнул.

— Это подойдет вам, а мне нужно прямо у реки, с видом на этот мост.

— Знаю такое место. «Боров и Дрофа» на Пиклхерин-стрит, у самого Вайнлайна. Там тоже отличный эль.

На вкус Люка самое мерзостное пойло было прекрасно, коль скоро содержало алкоголь. Так или иначе, «Боров и Дрофа» вполне соответствовали моим нуждам. Низкопробное заведение с потрескавшейся вывеской, изображавшей изготовившихся к драке невероятного вида свинью и еще более невероятную птицу. Позади была ветхая пристань, позволяющая жаждущим лодочникам высаживаться здесь. Я получил комнату с окнами на реку. Устроив свою лошадь на конюшню и поторговавшись о плате за комнату, я закрыл дверь на засов и распаковал электронный телескоп. С его помощью я получил крупную, ясную, подробную и безрадостную картину города за рекой.

Он был окружен десятиметровой стеной из крепкого кирпича и камня, утыканной, несомненно, всяческой следящей аппаратурой. Если я попытаюсь проникнуть туда под стеной или над ней, меня наверняка заметят. О стене надо забыть. Единственный вход, который был видим с моего наблюдательного пункта — противоположный конец Лондонского моста, и я внимательно его изучил. Движение на мосту было медленным, потому что всякого, прежде чем пропустить внутрь, тщательно обыскивали. Людей одного за другим вводили в дверь помещения, устроенного внутри стены. Насколько я видел, все они возвращались — но как будет со мной? Что происходит там, внутри? Надо выяснить, и пивная внизу как раз подходящее для этого место.

Все любят щедрых, вот я и стал им. Одноглазый хозяин, бормоча и посмеиваясь про себя, умудрился найти в своем погребе бутылку сносного кларета специально для меня. Местные жители были более чем довольны, поглощая эль кувшин за кувшином. Сосуды эти были сделаны из кожи, пропитанной дегтем, который сообщал букету особую пикантность. Но потребители, видимо, не возражали.

Моим информатором стал заросший щетиной гуртовщик по имени Квин, из тех, кто перегоняет скот с ферм на бойни и помогает мясникам в их кровавых делах. Как можно догадаться, чувствительность его была не из самых высоких, чего нельзя сказать о его способности пить. Чем больше он напивался, тем больше болтал, и я впитывал каждое его слово. Он въезжал в Лондон и выезжал из него каждый день, и я, выделяя из потока сальностей и брани крупицы нужной мне информации, постепенно составил точную — во всяком случае я на это надеялся — картину процедуры въезда в город.

Она включала обыск, это я и сам видел из окна, иногда тщательный, иногда поверхностный. Но один пункт этой процедуры никогда не менялся.

Каждый входящий в город должен был сунуть руку в дырку в стене караульной. Ничего больше. Просто сунуть; ничего там не трогать, поместить ее туда по локоть и снова вынуть.

Потягивая вино и не обращая внимания на взрывы мужских приветствий вокруг, я размышлял. Что они могут при этом обнаружить? Может, отпечатки пальцев? Но я всегда пользовался фальшивыми отпечатками и менял их три раза со времени последней операции. Щелочность кожи? Пульс или дровяное давление? Могут ли жители этого туманного дня меня прошлого отличаться какими-нибудь телесными характеристиками. Вполне можно ожидать, что за тридцать тысяч лет и произошли какие-то изменения. Надо узнать теперешние нормы.

Это легко сделать. Я соорудил детектор, записывающий все эти характеристики, и прикрепил его под одеждой. Приемник был замаскирован под кольцо, которое я носил на правой руке. На следующий вечер я пожал руки всем, кому мог, и, прикончив свой стакан, вернулся к себе в комнату. Записи имели точность до 0,006 процента. И были весьма показательны. Мои собственные данные хорошо вписывались в пределы естественных отклонений.

А не кажется ли тебе, Джим, — спрашивал я свое изображение в волнистом зеркале, — что заставляют они совать руку не просто так. Есть какая-то причина. И эта причина — какой-то детектор. Вопрос в том, что он обнаруживает. — Я отвернулся от своего мрачного отражения. — Давай, давай, не уклоняйся; если не можешь ответить так, поставь все с ног на голову. Что вообще можно обнаружить?

Так пошло лучше. Я вытащил лист бумаги и принялся составлять список всего, что может быть замечено и измерено. Свет, тепло, радиоволны и тому подобное, затем перешел к вибрации и шуму, радарным отражениям, ко всему и вся, не пытаясь применить все эти вещи к человеческому телу. Еще рано. Займусь этим, когда сделаю список максимально подробным. Исписав весь лист, я победоносно пожал сам себе руку и перечитал его. Что же мне стало известно?

Ничего. Я вновь впал в уныние, отшвырнул список, но потом снова принялся за него. И тут вспомнил, что слышал что-то о Земле от профессора Койпу. Что именно? Ну да! Койпу сказал: «Уничтожена атомными бомбами».

Радиоактивность. Атомный век еще в будущем, единственная радиоактивность на этой планете — это природный фон. Проверка не заняла много времени.

Я — создание будущего, обитатель галактики, заполненной жесткой радиацией. Мое тело в два раза радиоактивнее фона, замеренного в комнате, вдвое радиоактивнее распаренных тел моих приятелей в баре — я специально спустился вниз проверить их. Теперь, зная чего мне нужно опасаться, я придумаю способ перехитрить ЕГО.