Николай Чадович - Бастионы Дита

— Разве об этом было мало сказано?

— Более чем достаточно. Я не вправе учить тебя, но нельзя же делить всех людей на друзей и врагов. Ты заранее составила мнение обо мне, ничего не зная ни о моей судьбе, ни о моей истинной цели. Никакие доводы повлиять на тебя не могут. Такой образ действий нельзя считать безукоризненным. Ведь ты же не обделена умом и проницательностью. Зачем было извергать на меня сколько голословных обвинений?

— Я служу Заветам. А они не допускают произвольных толкований. В Заветах сказано прямо: «Все, кто извергнут Сокрушениями, извергнуты Изнанкой. Каждое исчадие Изнанки — твой враг, и потому поступай с ним как с врагом». Все! Остальное — лишь болтовня, более приличествующая старухам, чем попечителям города. До сих пор Дит был несокрушим только потому, что его жители чтили Заветы. Впрочем… — Она на мгновение задумалась, словно решая, говорить дальше или нет. — Впрочем, сам по себе ты меня мало интересуешь. Я даже могу допустить, что ты действительно не враг городу. Но, поскольку тебе покровительствует Блюститель Заоколья Хавр, твоя дальнейшая судьба приобретает первостепенное значение.

— Поверь, я не друг ему и даже не пособник. Мы действительно встретились случайно.

— Или ты солгал, или заблуждаешься. В сложных и многотрудных предприятиях Хавра нет места случайностям. Для него случайность — хорошо подготовленная закономерность, — она слабо улыбнулась, наверное, вспомнив свои препирательства с Хавром на Сходке. — Я не привыкла лукавить и не скрываю своих подозрений. Хавр враг. Враг городу, враг мне, враг Заветам. Возможно, он враг всему на этом свете. Заполучив тебя в сторонники, он станет еще опасней. Уничтожить тебя — то же самое, что вырвать топор из рук разбойника.

— Но зачем же этот топор портить? — как бы между прочим заметил я. — Он может пригодиться и достойному человеку.

— До сих пор я была откровенна с тобой. Постарайся ответить тем же. Тебя послал Хавр?

— Отнюдь. Его замыслы мне неизвестны. Но я не желаю быть оружием в его руках. Помоги мне. Позволь уйти отсюда. И, клянусь, никто в этой стране больше не услышит обо мне.

— Ты просишь невозможного. Братская Чаша прочней любой цепи. До конца своих дней ты прикован зелейником к городу. Как бы далеко тебе ни пришлось уйти, ты все равно вернешься.

— На своем пути я повстречал немало всякого. Но город, все население которого от мала до велика сидит на цепи, вижу впервые.

— Природа человека несовершенна. Он алчен, ленив, жесток, лжив. Да, зелейник не панацея. Но ничего лучшего наши предки не придумали. Это узда, наброшенная на дикого зверя, таящегося в каждом из нас. Дитсы уже давно не мыслят себе другой жизни. Этот порядок у них в крови, и иного они не желают.

— Ну и на здоровье! Мы говорим не о них, а обо мне. Разве нет никакого способа преодолеть зависимость от зелейника?

— Если и есть, то я о нем не знаю. Все, что связано с приготовлением зелейника, — великая тайна. Неужели ты надеешься, что ради тебя я преступлю Заветы? Не спорю, погубить тебя будет нелегко. Но для меня это все же легче, чем нарушить то, что было незыблемо со времен основания города.

— Благодарю за откровенность. Продолжать разговор в том же духе не имеет никакого смысла. Ответь мне только на последний вопрос. Если Хавр действительно ваш враг, почему его не покарают? Почему столько участников Сходки приняли его сторону?

— Ни один из Блюстителей в отдельности не ощущает приближение беды. Хавр никогда не подстрекал ни к разрушению бастионов, ни к уличным беспорядкам, ни к упразднению ремесел. Со всеми Блюстителями он старается поддерживать ровные отношения. Степень опасности, которую представляет Хавр, можно оценить только по совокупности его действий. И, кроме того… с его появлением здесь Сокрушения стали происходить реже, а если они и случаются, Хавр может заранее их предсказать. Возможно, он действительно обладает неким редким даром. Или где-то обучился такому. Ведь неизвестно, с кем он якшался до того, как появился в Дите. Многие считают его чуть ли не всесильным защитником города. Но это не к добру. Кроме того, мне приходилось ловить Хавра на лжи. На мелкой лжи, случайно отколовшейся от огромной глыбы обмана, нависшей над городом. А этот его план покорения окрестных земель! Многие им не на шутку увлеклись… Да ведь это то же самое, что заманить несмышленых детей в глухой лес. К сожалению, я не имею прямых доказательств его злого умысла. А необоснованно обвинять полноправного горожанина не позволяют Заветы. За клевету меня могут и зелейником обнести.

Ирлеф вновь накинула капюшон и повернулась, чтобы уйти, но я мягко придержал ее за рукав.

— Значит, мы расстаемся врагами?

— Зависит только от тебя. Живи как все, следуй Заветам, заботься о безопасности Дита, трудись на общее благо, и никто не посмеет тебя упрекнуть.

Одно из трех, подумал я, глядя ей вслед. Или благо города Хавр и Ирлеф понимают по-разному. Или кто-то из них действительно скрытый враг. Хотя, возможно, у них просто ненормальные личные отношения.

Теперь, безо всякого дела шатаясь по городу, я смотрел на него совсем другими глазами. Раньше это был пристальный взгляд зверя, ненароком угодившего в западню и отыскивающего лазейку на волю, теперь — равнодушная созерцательность невольника, для которого клетка стала почти родным домом. Все вокруг теперь были мои братья и сестры, кроме бритоголовых кастратов, с которыми я на брудершафт не пил. Да и на длинные терпеливые очереди, встречавшиеся в каждом квартале, я смотрел совсем по-другому.

Эти люди имели практически все — пищу и кров, работу и развлечения, законы, веру и защиту от врагов. Недоставало им только одного — свободы. Этакой чисто умозрительной штуки, которую нельзя потрогать руками, но чье отсутствие иногда ощущаешь холкой; метафизического понятия, определяемого то как осознанная необходимость, то как опасная химера, то как недостижимый идеал. Вольнолюбие не упоминается среди добродетелей ни в одной из религий, и для большинства людей свобода ассоциируется вовсе не с отсутствием несправедливых ограничений, а с необузданным произволом и самовольством.

Для горожан, нашедших за стенами Дита защиту от подступающего со всех сторон хаоса, свобода не более чем совершенно абстрактное древнее пугало. Для меня же она — жизненная необходимость (уж не знаю, осознанная или неосознанная). Колесо сохраняет равновесие, только катясь вперед. Птица остается в полете до тех пор, пока не сложит крылья. Если прерывается мой путь, то прервется и жизнь. Да, я не могу пока убежать, но кто мешает мне размышлять и строить планы?