Рэй Брэдбери - Из праха восставшие

– И так что? Ты говори, говори, – подбодрил его спеленутый отец.

Тимоти негромко пискнул. Встревоженная мышь юркнула к нему за пазуху. Паук, висевший у него на шее, мелко завибрировал. Ануба глухо заворчала. Но раз отец сказал «говори» – приходилось говорить.

– Ну вот, – сказал Тимоти, – у нас же тут в Доме строго ограниченное место для всех этих листьев, что прилетают на крыльях ветра, для всех зверей, которые проскальзывают лесными тропами, для всех прилетающих летучих мышей, для всех дождей, падающих с неба. У нас осталось совсем немного чердачных каморок, причем одна из них уже занята призрачным пассажиром и его медсестрой. Осталось совсем немного погребов для древнего вина, совсем немного чуланов, где можно хранить полупрозрачные, почти неосязаемые эктоплазмы, совсем немного стенной поверхности для новых мышей, совсем немного углов для паутины. А потому нам нужно бы распределить души пошире. Как-нибудь вывести их из Дома и разместить в безопасных убежищах по всему штату, если не по всей стране.

– Ну и как нам это сделать?

– Так у нас же, – начал Тимоти и смущенно смолк.

Ну кто он такой, чтобы объяснять тем, кто неизмеримо его старше, как им жить – или, вернее, как им продолжать свое недоумершее существование?

– Так у нас же, – продолжил он, набравшись смелости, – у нас же есть кому заняться этим расселением. Она может поискать в ближних и дальних окрестностях пустые тела и пустые души, и когда найдутся большие, не до конца заполненные емкости и крошечные, полупустые флакончики, она сможет приспособить их под тех из нас, кто захочет переехать.

– И кто бы это мог быть такой? – спросил кто-то, заранее зная ответ.

– Та, кто поможет нам перераспределить души, находится сейчас на чердаке. Она спит и видит сны, она и здесь, и не здесь, и я уверен, что, если мы попросим ее о помощи, она согласится. А тем временем давайте будем думать о ней и познакомимся поближе с тем, как она живет, и с тем, как она странствует.

– Так кто же это все-таки? – спросил все тот же голос.

– Кто? – удивился Тимоти. – Да конечно же Сеси.

– Да, – подтвердил голос, чистый и звонкий, как прыгающий по камешкам ручей.

– Я буду, – сказала Сеси, – как сеятель, бросающий пушинки семян на ветер, чтобы позже, в другом месте они распустились цветами. Сделаем так, что я буду брать бесприютные души по одной и буду носить каждую душу над землей до тех пор, пока не найду удобное место, чтобы ее пристроить. В нескольких милях за городом уже который год пустует ферма, заброшенная после пыльной бури. Давайте найдем добровольцев из числа собравшихся к нам родственников. Кто захочет перебраться в это укромное место и взять эту пустующую ферму, чтобы жить и растить детей спокойно, вне опасного соседства с городами? Кто?

– А почему бы и не я? – спросил с дальнего конца голос, сопровождаемый хлопаньем огромных крыльев. – Почему бы и не я? – сказал дядюшка Эйнар. – Я умею летать и смогу добраться туда сам, если только ты мне поможешь, будешь поддерживать мою душу и разум.

– А что, дядюшка Эйнар, ведь и точно, – сказала Сеси. – Ты, крылатый, подходишь для этого дела лучше всех. Ты готов?

– Да, – сказал дядюшка Эйнар.

– Так чего же мы тогда ждем?

Глава 15

Дядюшка Эйнар

– Это займет не больше минуты, – сказала жена дядюшки Эйнара.

– Я отказываюсь, – сказал дядюшка Эйнар. – И это заняло не больше секунды.

– Я все утро стирала, – сказала жена, – а теперь ты не хочешь мне помочь. Видишь, уже дождь собирается.

– Ну и пусть дождь, – крикнул дядюшка Эйнар. – Только и не хватало, чтобы из-за твоих постирушек меня ударило молнией.

– Но у тебя же это так быстро,– сказала она. – Взлетел и сразу назад.

– И все равно я отказываюсь, – сказал он, нервно подрагивая огромными, как навес бродячего цирка, крыльями.

Она молча подала мужу конец тонкой веревки, обильно увешанной свежевыстиранным бельем.

– Вот до чего я дошел, – пробормотал он, неприязненно вертя веревку в пальцах. – Сушилка для постирушек, ну кто бы мог раньше в такое поверить?

День за днем, неделю за неделей летала Сеси над полями и лесами в поисках подходящего обиталища, отбраковывая одно место за другим, пока не остановила свой выбор на заброшенной ферме с обезлюдевшим, но вполне сохранившимся домом. И тогда она направила туда Эйнара по длинному кружному пути, чтобы поискал заодно себе жену. Теперь у него была жена, было убежище от ни во что не верящего мира, и все же, и все же…

– Не распускай нюни, – сказала жена, – а то снова промочишь белье. Ты лучше закинь его наверх, и все в момент будет готово.

– «Закинь наверх», – оскорбленно передразнил Эйнар. – И пусть хлынет дождь, пусть ударит гроза, это никого не интересует!

– Да будь погода хорошая, ясная, я бы тебя и не просила. А так ведь будут простыни висеть по всему дому…

Этот довод оказался решающим. Уж что дядюшка Эйнар ненавидел, так это когда в доме, куда ни повернись, хлещет по лицу мокрое белье, так что приходится пролезать к себе в комнату чуть не на четвереньках.

– Но только до края выгона, – сказал он, вставая.

– Только! – радостно согласилась жена.

Фрр… и вот его крылья уже рассекают и отшвыривают назад предзакатную прохладу. Дядюшка Эйнар стремительно мчался над лугом, волоча за собой длинную, весело трепещущую цепь, быстро обсушивая влажное белье во встречном потоке воздуха.

– Принимай!

Уже через минуту он с лёту разложил пунктир свежего, как только что скошенная пшеница, белья по длинной полосе брошенных на траву одеял.

– Спасибо!

– Ррр, – прорычал он, а затем спланировал в самый дальний угол двора, под старую яблоню с невыносимо кислыми яблоками, сложил крылья, сел на землю и погрузился в тяжкие раздумья.

Изумительные, нежно-шелковистые крылья дядюшки Эйнара, свисавшие с его плеч, подобно аквамариновым парусам, негромко жужжали и шелестели при каждом его движении.

Относился он к ним как к докучливой обузе? Отнюдь. В молодости Эйнар летал чуть ли не каждую ночь. Ночь – лучшее время для крылатого человека. День полон скрытых угроз, так было всегда и всегда будет, а вот ночью – ночью он вольно парил над дальними землями и еще более дальними морями без малейшей для себя опасности.

Но теперь он не мог летать ночью.

По пути сюда, на эту проклятую, злосчастную ферму, он выпил лишку густого темно-красного вина.

– Ничего со мной не случится, – вяло вговаривал он себе, творя свой путь между серебряной россыпью звезд и грезящими о не скором еще рассвете полями.