Владислав Крапивин - Кораблики, или Помоги мне в пути

— Какой фокус? — прошептал Полоз, нелепо проваливаясь в мякоть кресла.

— Тот, когда на пол дается напряжение. Чтобы материя стала неживой и поскорее исчезла. Не так ли?.. Вы не знали, что у нас с Петушком от рождения иммунитет на удары тока… — И я опять повернулся к Петьке: — Не бойся, Петушок. Я пришел, чтобы забрать тебя отсюда.

Никакой он был не зомби, не дубликат, не биоробот! Он был настоящий Петька! Изумленно вскинул мокрые ресницы:

— Откуда вы меня знаете?

— Потом объясню… Я про тебя все знаю.

Он опять прижался к стене: испуганно, недоверчиво.

— Правда, — улыбнулся я как можно добродушнее. — Абсолютно все. Даже то, что у тебя на левой лопатке «гусиная лапка»…

И тут я испугался: вдруг родинки нет? Шагнул к Петьке, потянул вниз край пледа на плече. Петька дернулся. Но я успел заметить — на острой лопатке гусиный след. И еще одно успел — самое главное! Коснувшись на миг горячего мальчишкиного плеча, понял окончательно, что Петька настоящий, живой и что никуда он не исчезнет!

А он, шарахнувшись, потребовал — все еще со слезинкой, но дерзко:

— Отдавайте мои штаны и рубаху! Я посмотрел на Полоза.

— Вы напрасно считаете, что… — начал лепетать он.

— Есть у вас одежда для мальчика?

— Ну… откуда же? В доме нет детей…

— Черт возьми! Хотя бы концертный костюм!

— Но они все в костюмерной… Если хотите, я пошлю Карлушу. Но это будет непросто, потому что…

— Если Карлуша сунется из дома, его пристрелят, — сообщил я. И вынул радиофон: — Юджин! Ты где?

— Только что подъехали. Я, Горский и Виктор. Войти?

— Пока не надо. Никого не выпускайте из дома. В силу некоторых обстоятельств…

— Ясно… — сказал он слегка растерянно.

— Мы скоро сами выйдем, Южик… — Я убрал радиофон, опять сунул «ПП» в брючный карман и скинул куртку. — Петушок, надень пока вот это. — Положил куртку ему на плечо и отвернулся. Спиной загородил Петьку от Полоза. Я ведь помнил, каким стеснительным был в детстве.

Полоз вдруг сказал, дрябло двигая подбородком:

— Зря вы все это. Он… то есть объект ваших забот… протянет не больше десяти минут. И… растворится в пространстве…

Я подошел, остановился перед ним. Между нами был низкий столик. Я уперся в полированное дерево кулаками. Сказал шепотом, сквозь зубы:

— Тогда и ты растворишься. Следом… Клянусь… Он понял, что я не шучу. Опять посерел…

— Впрочем, не бойся, — усмехнулся я, ощутив толчок ласковой печали. — Никуда Петька не денется.

— Откуда вы его знаете? — прошептал Полоз. — Это невозможно…

Что мне было терять? Да и злость подкатила так, что через край.

— Знаю потому, что ты, сволочь такая, вытащил сюда из прошлого меня самого…

Полоз, наверно, с минуту сидел с отвисшей губой. У меня за спиной суетливо возился с курткой Петька. Мой злой шепот он едва ли слышал. А если и слышал, то не понял.

Полоз опять пролепетал:

— Это невозможно… Это середина прошлого века.

— Вот именно… Тогда мне был двенадцатый год. А потом, через сорок с лишним лет, я ушел в Пространство на «Игле» и вернулся лишь вчера…

Он, видимо, слышал про «Иглу». Как-никак он был связан с темпоральными проблемами, иначе не сумел бы склепать свой хроноскоп. И главное — он сразу поверил.

А поверив, он вдруг приободрился. Наверно, оттого, что разъяснил для себя загадку.

— Кто же мог подумать… господин Питвик. Такое невероятное совпадение. Один шанс из миллиона… из миллиарда. Почти сто лет прошло, да и город совсем другой…

Петька перестал возиться. Я оглянулся. Он, запахнув балахонистую куртку, вопросительно и тревожно смотрел на меня.

— Сейчас поедем отсюда, Петушок… — И я снова глянул на Полоза. Он сказал совсем уже по-деловому. И примирительно:

— Вы напрасно гневаетесь на меня. Разве я хотел причинить вам зло?.. Это дикая случайность. И я вижу для нее лишь одно объяснение…

— Какое? — спросил я машинально. Вообще-то наплевать мне было сейчас на его объяснения.

— Боюсь, что с научной точки зрения неприемлемое. Но пока единственное… Когда вы увидели мальчика на сцене, то так потянулись к нему… душой, что душа ваша… или частичка ее… если, конечно, вообще верить в существование души… переселилась в него… Этим и объясняется его… гм… стабильность…

Я (видимо, в отличие от Полоза) верил в существование души. И опять оглянулся на «стабильного» Петьку. Снова сказал:

— Сейчас…

А Полоз вдруг совсем тихо, но очень деловито заявил:

— Имейте в виду, мы оба одинаково завязаны в этот узел. И распутывать его надо вместе.

— Нет уж, маэстро! Распутывать… а вернее, выпутываться вам придется одному.

— Значит, вы оставляете мальчика мне? — не то испугался, не то обрадовался он.

— Вы что, рехнулись?

— Но тогда… что вы с ним будете делать?

— Это уж мои проблемы.

— Но… кстати, зря вы пригласили ваших… коллег. Впрочем, они еще ничего не знают. А мальчик… — Полоз вдруг нагнулся ко мне близко-близко. Жилки набухли в белках глаз. Он смотрел снизу вверх, будто из норы. — Это минутное дело. Совсем безболезненная инъекция, и… у меня есть аннигилятор. Никаких следов…

Я подался назад, как если бы мне к лицу придвинули мусорный бачок. И сказал от души:

— Только естественное отвращение мешает мне дать вам по морде. Долго потом отмывать ладонь.

Он поморщился. Ответил пренебрежительно и вроде бы сочувственно:

— Все равно дитя протянет не больше суток. Вы окажетесь в нелепом положении.

— Я уже сказал вам: в этом случае немногим дольше протянете и вы.

— А правосудие? Вы, очевидно, незнакомы с его нынешним уровнем…

— А я и не буду знакомиться! Я всегда могу уйти на «Иглу», и кто достанет меня там? А вернусь, когда нынешнее ваше правосудие канет в историю… Но, думаю, в этом не будет нужды. Думаю, мы с Петькой в любом случае переживем вас…

И я встал. И со злорадством почувствовал, в каком смятении, в какой панике оставляю Полоза.

— Идем, Петушок.

Он не спросил куда, не спросил зачем. Чуть оттопырил губу и мотнул подолом:

— В этой хламиде?

— Мы поедем в машине. К тому же многие мальчишки ходят в таких хламидах, здесь это модно.

— Где это — здесь? — сказал он с прорвавшейся тревогой.

— Я все объясню. Не бойся, и пойдем… — Я взял Петьку за плечо.

Он послушался. Мы пересекли холл. От двери — боком, словно краб — шарахнулся и засеменил прочь Карлуша.