Курт Воннегут - Балаган, или Конец одиночеству

Так вот, Элиза сделала им предложение. Она им сказала, что знает, где хранятся секреты не хуже, если не лучше, пресловутых секретов инков.

– Если мои слова оправдаются, – сказала она им, – я хочу, чтобы вы меня вознаградили туристской поездкой в вашу колонию на Марсе.

Китаец сказал, что его зовут Фу Манчу.

Я спросил его, как он очутился на моей каминной доске.

– Тем же способом, как мы летаем на Марс, – отвечал он.

Глава 30

Я согласился доставить Фу Манчу в мавзолей. Я посадил его в свой нагрудный карман.

Я чувствовал себя существом низшего порядка по сравнению с ним. Я не сомневался, что он волен в моей жизни и смерти. Кроме того, он знал настолько больше меня – даже о медицине, а может быть, и обо мне самом. Я чувствовал, что быть таким великаном – непростительная жадность. Мой сегодняшний ужин мог бы накормить досыта тысячу таких человечков, как он.

Вход в мавзолей снаружи был замурован. Так что нам с Фу Манчу пришлось использовать потайные ходы – параллельную вселенную моего детства – и пройти в мавзолей через потайную дверь.

Пока я пробирался сквозь висящую повсюду паутину, я спросил своего спутника, как это китайцы лечат рак при помощи гонгов.

– Ну, это уже давно пройденный этап, – сказал он.

– Может, мы все же могли бы им воспользоваться? – сказал я.

– Мне очень жаль, – сказал он из моего кармана, – простите, но ваша цивилизация – так называемая цивилизация – чересчур примитивна. Вы просто ничего не поймете.

– Угу, – сказал я.

И на все мои вопросы он повторял один и тот же ответ – фактически он давал мне понять, что я слишком глуп и все равно ничего не соображу.

Когда мы добрались до каменной крышки люка, который вел в мавзолей, мне не сразу удалось его открыть.

– На плечо бери, на плечо, – пищал он. – Кирпич подсунь!

Его советы были такие простенькие, что я подумал: у китайцев едва ли больше опыта в обращении с силой тяжести, чем у меня самого.

Хэй-хо.

Люк наконец открылся, и мы поднялись в мавзолей. Я, наверно, выглядел еще большим страшилой, чем обычно. Я был с головы до ног обвешан паутиной.

Я вынул Фу Манчу из кармана и, согласно его желанию, водрузил его на свинцовую крышку гроба профессора Илайхью Рузвельта Свейна.

У меня была при себе всего одна свечка. Но Фу Манчу вынул из своего портфельчика маленькую коробочку. Она залила все вокруг ослепительным светом, который напомнил мне магниевую ракету, озарявшую нашу с Элизой встречу в Бостоне – в те давние времена.

Он попросил меня вынуть рукопись из урны. Она отлично сохранилась.

– Да это наверняка просто мусор, – сказал я.

– Для вас – возможно, – сказал он и попросил меня разгладить бумаги и положить их на крышку саркофага, что я и сделал.

– Неужели мы знали в детстве что-то, до чего китайцы не додумались? – сказал я.

– Вам повезло, – сказал он и начал расхаживать взад-вперед по рукописи в своих миниатюрных черных кроссовочках, временами останавливаясь, чтобы что-то переснять. Особенно его заинтересовала наша статья о силе тяжести – а может, мне это кажется сейчас, когда я знаю, во что это вылилось.

Наконец китаец кончил работу. Он поблагодарил меня за помощь и сказал, что настало время ему дематериализоваться и вернуться к себе в Китай.

– Хоть что-нибудь стоящее раскопали? – спросил я его.

Он улыбнулся.

– Билет на Марс для одной довольно рослой белой леди из Перу, – ответил он.

Хэй-хо.

Глава 31

Три недели спустя, в мой день рождения (пятидесятый), я с утра отправился верхом на Будвейзере за почтой в деревню.

Там была записка от Элизы. Очень короткая:

«Желаю нам счастливого дня рождения! Отправляюсь в Китай!»

Судя по штампу на марке, письмо было двухнедельной давности. С той же почтой пришли новости и посвежее.

«С глубоким прискорбием сообщаю, что Ваша сестра погибла под оползнем на Марсе». Подпись: «Фу Манчу».

Я прочел эти трагические вести, стоя на старом деревянном крыльце почты, в тени соседней церквушки.

На меня накатило потрясающее ощущение, которому я поначалу приписал чисто психологическое происхождение. Я думал, это первая реакция на тяжкое горе. Мне казалось, что я врос в доски крыльца. Я не мог оторвать от них ноги. Мало того – мои щеки, губы, да и все мое лицо, казалось, сползает вниз, как тающий воск.

На самом-то деле это была возросшая до невероятности сила тяжести.

В церкви что-то грохнуло. Это колокол сорвался с колокольни.

Тут и я проломил насквозь ветхие доски и шлепнулся на землю под крыльцом.

И в других местах по всему миру лопались тросы лифтов, падали с неба самолеты, тонули пароходы, оси автомобилей ломались, мосты рушились в воду и так далее.

Ужас что творилось.

Глава 32

Первый чудовищный удар силы тяжести продолжался меньше минуты, но мир никогда не смог от него оправиться.

Я выбрался, оглушенный, из-под крыльца почты, когда все пришло в норму. Собрал свои письма.

Будвейзер погибла. Она упорно старалась устоять на ногах. У нее вывалились все внутренности.

Со мной, как видно, приключилось что-то вроде контузии. Из деревни доносились крики, люди звали на помощь, а я был единственным врачом в округе. Но я взял и ушел.

Я помню, как бродил среди наших фамильных яблонь.

Помню, как остановился на фамильном кладбище и с полной серьезностью распечатал конверт от Компании Элай Лилли, фармацевтической фирмы. Там была дюжина таблеток, на пробу – по форме и цвету они не отличались от мятных драже.

Сопроводительный буклет, который я внимательно изучил, сообщал, что препарат называется «три-бензо-Хорошимил». В названии фирма стремилась подчеркнуть, что пилюли обеспечивают хорошее поведение, или, более научно, социально приемлемое поведение.

Эти пилюли предназначались для лечения антисоциальных симптомов болезни Туретта; люди, страдающие этой болезнью, непроизвольно выкрикивают неприличные слова и делают непристойные жесты, где бы они ни находились.

Я был в таком расстройстве, что мне захотелось немедленно принять пару пилюль. Так я и сделал.

Прошло две минуты, и вдруг все мое существо охватило блаженство, уверенность в себе – я в жизни такого не испытывал.

Так началась моя наркомания, длившаяся почти тридцать лет.

Хэй-хо.

Только чудом в моей больнице никто не умер. Кровати и инвалидные кресла у нескольких более тяжелых детишек сломались.