Дмитрий Силлов - Кровь охотника

На моих глазах Мангуст трансформировался из человека в двухметровую мохнатую зверюгу с волчьей мордой — и, как мне показалось, наслаждался моим ступором, всем телом впитывая идущие от меня невидимые волны смятения. Ступором, вызванным — чего скрывать — животным страхом при виде эдакого превращения.

Рубашка и брюки Мангуста трещали по швам, расползаясь под натиском обросшей серой шерстью гипертрофированной мышечной массы. Вдавились назад колени, из кончиков пальцев опавшими листочками вывалились на траву ногтевые пластины, уступив место черным когтям, вылезающим из стремительно растущей плоти. Эти когти были немногим меньше клинка моего серебряного ножа, который я уже держал в правой руке, зато их было два десятка в сумме на руках и ногах — вернее, на лапах чудовища. Которое, завершив трансформацию, оскалилось, показав длинные желтые клыки, — и, мощно оттолкнувшись задними лапами, ринулось на меня.

Признаться, мне пришлось изрядно напрячься, чтобы подавить в себе естественное желание заорать, повернуться спиной и чесануть со всех ног куда глаза глядят, лишь бы подальше от этой жуткой твари, выскочившей из сна шизофреника.

Но, как говорил наш инструктор по парашютному спорту, «десантник не тот, кто не боится прыгать, а тот, кто боится, но прыгает». Вот я и прыгнул влево и вперед за мгновение до того, как на моей голове захлопнулась огромная разинутая пасть, облепленная белой пеной. Прыгнул, боясь отчаянно, до трясучки под ложечкой, до ответного рева, рвущегося из груди, до предательской дрожи в сведенных судорогой руках. Которую надо было чем-то компенсировать, ку- да-то девать, чтоб не превратиться в комок мяса, валяющийся на траве в собственных испражнениях и воющий от страха. Например, схватить левой рукой пролетающую мимо тварь за холку, а правой с бешеной скоростью насовать ей клинком в шею, в грудь, в лапы, куда ни попадя, лишь бы как-нибудь стряхнуть с себя липкий ужас, сочащийся из всех пор моей кожи и потной, мерзкой пленкой облепивший тело.

Возможно, мне удалось это потому, что Мангуст бежал не по-волчьи, а на задних лапах, оберегая сломанную переднюю. Вряд ли я смог бы повторить этот трюк, будь мой враг зряч и не покалечен местами. Но, как бы то ни было, что получилось — то получилось.

Не ожидавшая такого поворота событий тварь ре- флекторно рванулась в сторону, оставив в моей левой руке клок серой шерсти и пятная траву черной кровью. Этот рывок не прошел для меня бесследно — черные когти одной из лап распороли мне рукав куртки и глубоко пропахали бедро чуть выше колена.

Боли не было. Было ощущение, словно в ногу ударило током из трансформаторной будки. Такое бывает, когда рвется крупный нерв. Я рефлекторно дернулся всем телом и, не удержавшись на ногах, упал на колено.

Хреново…

Очень хреново.

На одной ноге мне теперь точно никуда не убежать. И если чертов оборотень не дурак, ему нужно всего-то подождать минутку-другую в сторонке, пока я не истеку кровью и не превращусь в обескровленный свежий бифштекс.

Но, видать, Мангуст или кто-то там в кого он превратился, предпочитал мясо с кровью. Развернувшись в нескольких метрах от меня, слепой оборотень принюхался — и прыгнул снова.

Странно, но этот самый «удар током» от разорванного нерва имел и положительные последствия.

Страх ушел из меня вместе с кровью, толчками вытекающей из рваной раны на бедре. И правда, чего бояться без минуты покойнику? Особенно когда той минуты у него нет и на него, неподвижно застывшего на одном колене посреди аккуратно подстриженного газона, несется серая зубастая паскуда, взявшая в последнее время в привычку жевать и драть в лоскуты мои ноги.

И такое меня зло взяло, что не стал я даже пытаться защищаться. А просто, когда разверстая пасть оказалась от меня близко настолько, что я вместо воздуха вдохнул не смесь лесных хвойных ароматов, а ее смрадное дыхание, я выставил вперед согнутую в локте левую руку и всем телом подался вперед, вгоняя ее как можно глубже между зубастых челюстей монстра.

Мой встречный толчок компенсировал инерцию его тела. Пасть захлопнулась, до кости прокусив мою руку клыками и при этом запутавшись мордой в обрывках рукава. Придись такой укус на коренные зубы, чудовище просто перекусило бы мне руку, словно куриное крылышко. А так у меня появилось мгновение для того, чтобы перехватить нож Папы Джумбо обратным хватом, со всей силы вогнать его под ключицу огромной твари и, провернув оружие в ране, вырвать обратно. Так и отпечаталась в моем мозгу картинка — моя рука на фоне старинного фонаря, сжимающая кинжал, по гарду измазанный в дымящейся крови.

Оборотень хрипло взревел, разрывая пасть в крике, рвущемся из недр его тела, — и заодно освобождая из зубастого капкана мою искалеченную руку. Правда, толку от этого было мало — рука провисла плетью. Но это было уже неважно.

Чудовище стояло передо мной на задних лапах, содрогаясь всем телом, а из дыр в его шкуре лилась черная кровь. Особенно сильно хлестало у него из-под ключицы — это я отработанным уколом под названием «запятая» порвал то ли артерию, то ли подключичную вену, то ли и то и другое сразу. Что ж, у нас с ним оставалось по одному удару. Я ясно видел куда нужно бить — вот она, открытая зона под его левой гипертрофированной грудной мышцей, непроизвольно сокращающейся от боли, пронизывающей волчью тушу.

И так же ясно я видел, как медленно, но неотвратимо заносится наискось огромная правая лапа с пятью черными когтями-кинжалами, которые гарантированно снесут мне голову по-любому, ударю ли я ножом или по какой-то причине раздумаю.

Я не знаю, почему я не ударил. Как и не знаю, почему не ударил он. Что остановило нас в то мгновение, когда наши конечности, отведенные для последних в нашей жизни движений, замерли в воздухе? Но факт — вещь упрямая. Длинная, слишком длинная секунда, равная двум ударам наших разгоряченных битвой сердец, миновала.

А в следующее мгновение воздух разорвал пронзительный женский крик:

— Стойте! Остановитесь!!!

Наверно, я слишком сильно сжимал пальцами скользкую от крови рукоять серебряного кинжала. Как-то вдруг и сразу накатила слабость, кулак безвольно разжался, и мое оружие упало на вытоптанную нами траву, обильно удобренную кровью. Вряд ли девчачий голос мог так на меня подействовать — наверно, я просто потерял слишком много крови и нервной энергии. Мне просто было уже все равно, ударит Мангуст или передумает, — по-любому жизнь продолжала достаточно интенсивно вытекать из меня, и какая разница, умрешь ты прямо сейчас или еще немножко подергаешься?

От крыльца дома к нам бежала девчонка лет двадцати-двадцати пяти. Роскошные светлые волосы стелились за ней словно белый плащ, и среди понатыканных вокруг мощных парковых фонарей, весьма эффективно разгоняющих сумерки, эта картина смотрелась очень романтично.