Млечный Путь, 21 век, No 2(47), 2024 - Наталья Владимировна Резанова
Эдвин объяснил мне, что, если Джон начнет неловко или же глупо шутить, его можно легко остановить, сказав иронически-доброжелательное: "Джонни, прекращай".
- Джонни, прекращай, - я говорю без всякого намека на доброжелательность.
- А я ведь ничем не отличаюсь от вас, как вас там, живых? настоящих? Просто возник по произволу, капризу одного господина, но... - эффектная пауза, - раз уж я есть, я не стал проклинать судьбу, человеческий род и генную инженерию, а просто-напросто вжился в жизнь, приобрел такого прекрасного друга, в частности, - он кивнул на меня, - а то, что я, придет время, подобно моему оригиналу, загнусь от клеточного рака - разве это повод отрицать красоту и неисчерпаемость мира со всеми его восходами и закатами, с этим замечательным пабом? - он вернулся к этим своим сентенциям. - А проникшись красотой бытия, я избавился от зависимости от своего оригинала, перерос его как личность, оставил позади - он же совсем другой, уж поверь мне.
- Но почему же ты, - задыхаюсь я, - за все наши годы так и не сказал мне, что ты...
- Да как-то к слову не пришлось, - съязвил Джон.
Паб уже закрывается. Мы выходим на воздух, в прохладу ночи.
- Время придет, - умиляется Джон, - и я клонирую себя. И объясню своему клону, что он тоже должен себя клонировать... Знаю, сейчас ты скажешь, что это угроза вам, настоящим. Только нет никаких "вас" и "нас" - все мы живые, просто мы, клоны, начинаем жить не с нуля, а с генетического возраста и жизненного опыта наших оригиналов. Сие не всегда приятно, сужает пространство нашей свободы, но здесь есть и свои преимущества, и я сполна ими воспользовался. Жаль, что тебе не понять. Кстати, у меня есть двое детей от двух совершенно обычных женщин. Но мой сын, моя дочка это свое, родное, любимое, но нечто новое, а мой клон это я. Полностью я.
- Ах, ты хочешь такого вот бессмертия?
- Да, бессмертия. Помнишь, было у Шопенгауэра...
Эдвин что-то говорил мне о Шопенгауэре, но так, мельком.
- Извини, Эдвин, процитирую приблизительно, потому как по памяти: "Какой смысл в том, что я прожил множество прежних жизней, если я их не помню, если их нет в моем сознании", - говорит Джон, - а в сознании моего клона я, сегодняшний, буду. Слышишь! И в клоне клона буду тоже я. Это и есть бессмертие. И оно реальное.
- А если в каком-то звене энная твоя копия взбунтуется или же просто пойдет своим путем? - перебиваю я.
- Ты посмотри на меня, - не смутился Джон. - Ну какой из меня бунтовщик? И какой у меня может быть путь?
- Но твое бессмертие будет, - я ищу слово, - чисто горизонтальным. Это вечный повтор. Дурная бесконечность. Те же самые мысли. Те же самые шутки. Те же самые чувства.
- Именно, - умиляется самому себе Джон Лаберт.
- Вот где водораздел, - жестикулирую я, - а не там, где "живые" и "гомункулусы", "настоящие" и "клонированные". Он там, где красота и гармония обращаются в средства твоей самоуспокоенности и твоего самодовольства. Там, где ими покупается удобоваримый, благостный и ни к чему особенно не обязывающий смысл.
- Понимаю примерно, о чем ты, Эдвин, - кивает Джон. - Но ты так уверен, что ты по другую сторону от меня? Я же знаю тебя целую жизнь. Ты талантлив, может быть, гениален, но никаких озарений духа, или как это там называется... А я, разве я не в праве продлить себя в бесконечность? Пусть даже она, как ты выразился, горизонтальная и дурная. Мне надежнее и даже приятнее так.
- Да не покушаюсь я на твои права, - огрызаюсь я. - И на правоту твою не покушаюсь.
Оказывается, Грейси не ложилась, ждала, когда я вернусь из паба.
- Знаешь, Эдвин, я уже по тебе соскучилась, - сказала и засмущалась.
Эдвин посветил меня в оттенки их взаимоотношений. И я точно знаю - у них такого не было. Не обольщаюсь на собственный счет. Скорее всего, это у нее уже возрастное. Просто уже возраст, да? берет свое.
Мы любили друг друга. Любовью тихой, нежной, чуть неуклюжей, долгой. Вот она уже спит. Ее лицо с закрытыми глазами совсем другое. Столько покоя. Покоя, который вообще-то ей не дается - у нее утомительная, перегруженная множеством всяких болячек старость. А смотрю на ее лицо, слушаю ее дыхание - и ничего не надо.
Я решил, что пойду в суд сам. Коллинс было воспротивился, но, оценив пикантность ситуации - клон защищает фирму, производящую клонов, в деле о бракованном клоне - уступил моему напору. "В конце концов, даже если и ляпнешь что-нибудь лишнее, наш адвокат Брикман всё уладит. Так что благословляю", - сказал Коллинс и занялся своими текущими делами.
3.
Полный зал, много прессы, судья в парике. Я не могу избавиться от ощущения киношности сцены. Лаура Финч почему-то в трауре. Это по мужу или по ушедшему от нее клону? Итак, иск миссис Финч, озвученный ею со сдержанной скорбью в голосе:
- Всю жизнь мы с Уильямом Финчем жили душа в душу, он был такой добрый, тихий и правильный. Когда его не стало, я решилась его клонировать, это для меня было единственным средством хоть как-то пережить трагедию, унять свою боль... я не могла жить без своего Финча. Я так любила его. Это было даже больше, чем любовь. Но моя жизнь рухнула в одночасье. У Финча во сне остановилось сердце. Подруги советовали мне, даже пытались меня с кем-то знакомить. Они не знают, что такое верность и преданность. Мне был нужен только мой Уильям Финч. Время, запрошенное фирмой мистера Остина на изготовление моего Уильяма, тянулось неимоверно долго. Как я смогла его пережить, сама не знаю! У меня поднялось артериальное давление, начались головные боли, обострились все мои хронические заболевания. Медицинские справки имеются у моего адвоката. Но наконец-то открылась дверь, вошел мой любимый Финч, и жизнь продолжилась. Я снова счастлива. Снова всё как всегда. Три недели счастья, Ваша честь. Три недели любви и понимания, - драматичная пауза. - А потом он, ни слова не говоря, собрал вещи и ушел не оглядываясь. - К залу: - Разве кто-нибудь из вас терял
