Сергей Павлов - Лунная радуга. Книга 1. Научно-фантастический роман
Я любил заглядывать в этот зал, но, к сожалению, Клим терпеть не мог посторонних. Мне нравилось смотреть на длинные экраны: цепочки плывущих парабол создавали иллюзию, будто корабль мчится в лимонно-желтом пространстве, а мимо проносится нескончаемая стая перелетных птиц. Иногда здесь звучали мелодичные гудки сигналов, экраны покрывались рябью стремительно бегущих синусоид, вдоль панелей проходила волна световых вспышек в сопровождении приглушенных звонков, что-то щелкало и стрекотало… «Мне, — сказал я однажды Климу, пытаясь завязать с ним беседу, — хорошо понятна роль многих систем корабля. Скажем, командная и ходовая рубки — это своего рода мозг, реактор — сердце… ну и так далее. А какие функции выполняет ваше хозяйство?» — «Функции мозжечка, — рассеянно ответил Клим. — Или, скажем, гипоталамуса. А функции кишечника нашего рейдера выполняет…» Он был явно в плохом настроении, и я поспешил откланяться.
Сегодня его настроение, судя по всему, имело другую окраску, но окликнуть координатора я все равно не решился, тихо задвинул дверь и побрел дальше.
Ирония Рукосуева была, конечно, не слишком уместна, однако сравнение с гипоталамусом казалось мне содержательным. Поскольку гипоталамус — одна из важнейших частей головного мозга и поскольку именно эта часть ответственна за приспособление отдельных функций к целостной деятельности всего организма, смысл работы координаторов переставал быть для меня загадкой. Для меня оставалось загадкой другое: почему такое изобилие экранов до сих пор не соблазнило «диверсанта» обратить внимание на верхний ярус…
За размышлениями я не заметил, как прошел мимо нужного мне кабинета и оказался в уютном салоне, в котором обычно устраивал свои совещания командный совет корабля. Никого здесь не было. Кресла, стол, секретеры были завалены грудами документации. Посреди стола в окружении бутылок из-под прохладительных напитков красовалась блестящая ваза для фруктов, доверху заполненная мятыми салфетками. На многоцветных экранах — схемы, графики, математические выкладки вперемешку с россыпями формул и пояснительных слов. Судя по количеству вопросительных и восклицательных знаков, здесь кто-то кого-то в чем-то старательно убеждал, а этот кто-то отчаянно с чем-то не соглашался. Насколько я понял, речь шла об асимметрии гравитационного поля Оберона.
Совещание командного совета корабля — явление довольно редкое, поэтому в салоне практически безраздельно хозяйничала комиссия Юхансена. Это была ее штаб-квартира, где изо дня в день вот уже третий месяц тянулись бесконечные дебаты. Рабочий день комиссии был расписан по часам и минутам. Строгий регламент, перерывы на отдых, сон и еду. Дисциплинированность ученых меня изумляла. Эти здоровые, крепкие парни охотно занимались спортом и с удивительным прилежанием выполняли все мои предписания. Не помню случая, чтобы кто-нибудь из них уклонился от лечебно-профилактической процедуры или принял бы за обедом большее количество пищевых калорий, чем было рекомендовано. Я не мог избавиться от подозрения, что в такой же степени педантично они «принимали» необходимое количество «калорий искусства» во время… или, точнее будет сказать, «в процессе» вечернего отдыха. Всегда спокойный и глубокий сон, бодрое улыбчивое настроение, в меру живая общительность. Они скорее напоминали мне спортсменов, всецело озабоченных состоянием своего тела перед ответственными соревнованиями. Зная в деталях однообразно-жесткий распорядок их дня от подъема с постели до отхода ко сну, я не мог понять одного: когда они думают? Неужели они ухитрялись производить и выкладывать всю свою мозговую продукцию в рамках салонных дискуссий?…
Но как бы там ни было, результат дневной работы налицо, а комиссия, вероятно, в полном составе респектабельно ужинает в кают-компании жилого яруса. Приятного аппетита… Я смотрел на экраны и думал, что настоящему гангстеру-диверсанту, окажись таковой у нас на борту, ничего бы не стоило испортить аппетит целому коллективу. Вот хотя бы с помощью этой увесистой вазы. И тут я с особенной ясностью ощутил, что то, с чем столкнулись мы с Баком… Ну, словом, никакие это не диверсии.
Я опустился в ближайшее кресло, машинально выбрал чистый бокал и налил себе минеральной воды. Ночью и днем я ломал голову над измышлением самых разнообразных причин, вследствие которых нормальный член нашего экипажа — не гангстер, не диверсант — мог бы иметь хоть какой-нибудь повод расколошматить экран. Разбить, расколоть, истребить, ликвидировать, уничтожить… Бесстрашно балансируя на грани допустимого и совершенно абсурдного, я перебирал догадку за догадкой, как правоверный мусульманин четки, и ни одна из них не показалась мне достаточно логичной. Пока мысль не уходила далеко за рамки вопроса «кто?» — все было таинственно и интересно, догадки, сменяя друг друга, шли косяком. Но ни одна догадка не могла выдержать столкновения с монолитом вопроса «зачем?…».
Я допил минеральную воду, вспомнил, что меня привело на верхний ярус, и покинул салон.
Зайдя в кабинет органической химии, я раскодировал сейф, выбрал нужные мне реактивы. Здесь все отсвечивало слепящей белизной и холодно сверкало острым блеском. Неуютное ощущение: будто зашел по ошибке э безлюдный операционный зал… У выхода я по привычке обернулся — все ли в порядке? — и заметил, что квадратная крышка основного хранилища реактивов сдвинута в сторону. Чтобы закрыть ее, мне пришлось пересечь кабинет почти по диагонали, и я оказался рядом с внутренней дверью, которая вела в соседнее помещение — лабораторию физической химии. Я уже тронул холодную рукоятку крышки хранилища, как вдруг моих ушей достиг неясный шум — похоже, в лаборатории кто-то вскрикнул и что-то разбилось. Я замер. Оставил крышку в покое, выпрямился и посмотрел на дверь. Словно надеялся проникнуть взглядом сквозь лист металла, покрытый белой эмалью. Пульс у меня, наверное, резко подпрыгнул — я слышал удары собственного сердца. Мысль работала с лихорадочной быстротой, но я совершенно не знал, что нужно делать. В руках у меня не было ничего, кроме фармацевтического пакета. Я машинально положил пакет на стол, выключил освещение и в полном мраке вернулся к двери. Нашарил продолговатую ручку, осторожно потянул в сторону…
6. И БЫЛО РЭНДУ ВИДЕНИЕ…
Щелкнул фиксатор дверного замка, образовалась щель, но я ничего не видел: в лаборатории тоже царила кромешная тьма. Скверный признак!..
В противоположном конце лаборатории была вторая дверь, ведущая в кабинет неорганической химии, так что «диверсанта» здесь, пожалуй, не поймаешь. Я мысленно «поздравил» Бака с двенадцатым ремонтом, а себя — с первым случаем диверсии на верхнем ярусе и, собравшись с духом, вытянул руку вперед, сделал два шага в темноту. Рука уперлась в цилиндрический корпус нейтринного микроскопа: дверь тихо прошелестела, закрываясь за мной, снова щелкнул фиксатор замка.
— Кто там? — резко спросил чей-то сипловатый баритон. Я оторопел от неожиданности. Баритон показался мне очень знакомым, но в этот момент я был растерян и плохо соображал. Вспыхнул карманный фонарь. Я стоял в тени, прильнув к широкой колонне тубуса микроскопа. Мне пришло в голову, что «диверсант», вероятно, вооружен… Круг яркого света выхватил из темноты половину двери, едва успевшей затвориться за моей спиной, вильнув в сторону, погас.
— С чего ты взял, что там кто-нибудь есть? — внезапно прозвучал молодой насмешливый голос.
Ноги мои сделались ватными, и я вынужден был присесть на выступающий край основания тубуса.
— Слух у меня хороший, вот с чего… — не совсем уверенно ответствовал баритон, и я едва не сполз в изнеможении на пол.
Я узнал обоих! Да и как не узнать своих тренеров, снисходительно обучавших меня кувырканию на головокружительных тренажерах! Своих недавних партнеров, пытавшихся приохотить меня к развеселой игре в домино под названием «марсианская мельница»!..
Обладатель насмешливого голоса — молодой десантник Украин Степченко, неуемная язвительность которого была метко отражена в его прозвище — Уксус. Баритон сипловатого тембра принадлежал Руслану Бугримову, десантнику такого мощного телосложения, что это выделяло его даже среди коллег; вероятно, поэтому Руслан получил на борту «Лунной радуги» весьма уважительное в сообществе «диких кошек» прозвище — Бугор. Интересно отметить: космодесантники обожают пользоваться прозвищами. Прихотливость фольклорных явлений внеземельного быта, как я уже говорил, всегда меня занимала. Но, размышляя по поводу прозвищ, я пришел к убеждению: здесь они возникают не столько на почве любви к словотворчеству, сколько в силу утилитарных причин. Ведь космодесантные подразделения в наше время — это, по существу, интернациональный конгломерат: сплошь я рядом бывает, что фамилия того или иного десантника либо труднопроизносим» для его товарищей, либо часто встречается. Прозвища — другое дело: они доступны для перевода на любой язык и нередко содержат в себе какую-нибудь намекающую информацию по поводу индивидуальных качеств своего носителя или его наклонностей. Скажем, был у нас на борту Даррел Петарда. Смысл прозвища ясен, могу лишь добавить, что этого десантника Нортон отстранил от работы за чрезмерную вспыльчивость. Прозвище Ян Весло отражало спортивные увлечения десантника Яна Домбровского. А прозвище самого командира десантной группы — Лунный Дэв — прекрасно характеризовало профессиональную ориентацию Дэвида Нортона.
