Айзек Азимов - Библиотека современной фантастики. Том 9. Айзек Азимов
Купер выглядел старше. Его возмужалость чувствовалась в каждом движении, даже в том, как он со словами: «Рад, что вы вернулись, Харлан», - протянул ему руку.
А может быть, дело просто в том, что прежде Купер был для Харлана всего только Учеником, а сейчас, зная, какие грандиозные планы с ним связаны, Харлан уже не мог смотреть на него прежними глазами.
Однако выдавать себя не следовало. Они сидели в комнате Харлана, где молочная белизна фарфоровых стен доставляла Технику чисто физическое наслаждение после кричащих аляповатых красок 482-го. Как ни пытался он связать необузданную пышность барокко с воспоминаниями о Нойс, эта безвкусица ассоциировалась в его мозгу только с Финжи. Воспоминания о Нойс связывались у него с аскетической строгостью Секторов в Скрытых Столетиях.
Он торопливо заговорил, словно пытаясь скрыть свои опасные мысли:
— Ну, Купер, чем ты здесь без меня занимался?
Купер засмеялся, застенчиво погладил свои свисающие книзу усы и ответил:
— Математикой, одной лишь математикой.
— Да? Наверно, уже добрался до очень мудреных разделов?
— До самых мудреных.
— Ну, и как успехи?
— Пока сносно. Я, знаете ли, усваиваю все довольно легко. Вообще математика мне нравится. Вот только задания с каждым разом все больше и сложнее.
Харлан кивнул, чувствуя, как крепнет его уверенность.
— Матрицы Темпоральных полей и все такое прочее?
Но Купер, слегка покраснев, повернулся к книжным полкам и уклонился от ответа.
— Давайте поговорим о Первобытных Временах? Меня интересует несколько вопросов. Например, городская жизнь в 23-м веке. Особенно в Лос-Анджелесе.
— Почему в Лос-Анджелесе?
— Да так, занятный городишко. Вам не кажется?
— Нет, почему же? Но только его надо изучать в 21-м, в пору его наивысшего расцвета.
— Не важно. Меня почему-то больше интересует 23-й век.
— Ладно. Я не возражаю.
Лицо Харлана осталось непроницаемым, но если бы эту непроницаемость можно было соскоблить, под ней обнажилась бы угрюмая уверенность. Его гениальная интуитивная догадка уже не была больше только догадкой. Все подтверждало ее.
Эпизод четвертый. Изыскания. Точнее, двойной поиск.
В первую очередь — выяснить судьбу Нойс. Ежедневно жадными глазами он пробегал донесения, складываемые на стол Твиссела. Копии проектов предполагаемых или запланированных Изменений Реальности в различных Столетиях автоматически направлялись Твисселу как члену Совета Времен, и Харлан был уверен, что ничего не пропустит. Прежде всего он хотел познакомиться с предстоящим Изменением в 482-м, а кроме того, найти проект еще одного Изменения любого Изменения в любом Столетии, — которое содержало бы какой-то дефект, ошибку, недостаток, малейшее отклонение от совершенства, заметное его натренированному глазу.
Строго говоря, эти донесения не предназначались для него, но Твиссел в эти дни редко бывал в своем кабинете, а никто другой не осмелился бы вмешаться в действия его личного Техника.
Такова была первая половина его поисков. Вторая проходила в библиотеке — точнее, в филиале центральной библиотеки, расположенном в 575-м.
Впервые он отважился выйти за рамки тех отделов, которые раньше всецело поглощали его внимание. В прошлом он то и дело наведывался к полкам с пленками, посвященными Первобытной истории — этот раздел был представлен очень скудно, так что большую часть источников ему приходилось выписывать из далекого прошлого, в основном, разумеется, из Секторов, расположенных в конце третьего тысячелетия.
Теперь же он с любопытством бродил среди катушек фильмокниг, посвященных другим проблемам. Впервые он занялся изучением пленок, описывающих само 575-е Столетие: его географию, которая почти не менялась от Реальности к Реальности, историю, менявшуюся в большей степени, и Социологию, претерпевавшую наибольшие изменения. Это не были донесения Наблюдателей или доклады Вычислителей (с ними он более или менее был знаком), а книги, созданные самими Времянами.
Среди них были художественные произведения, написанные в 575-м, и их вид напоминал ему бурные дискуссии о влиянии Изменений на произведения искусства.
Вечный вопрос — повлияет ли Изменение на данный шедевр или нет? Если повлияет, то как? Можно ли считать Изменение удачным, если при этом гибнут произведения искусства?
Кстати, возможно ли вообще не субъективное мнение по вопросам искусства? Можно ли свести искусство к количественным показателям, доступным обработке на Вычислительных машинах?
Главным оппонентом Твиссела по этому вопросу был Вычислитель по имени Август Сеннор. Постоянные выпады Твиссела по адресу Сеннора и его воззрений разожгли любопытство Харлана и побудили его прочесть некоторые книги Сеннора. Он был поражен прочитанным.
Сеннор открыто (к полному замешательству Харлана) задавал вопрос: не может ли появиться в новой Реальности личность, аналогичная человеку, взятому из предыдущей Реальности в Вечность? Затем он подвергал анализу возможность встречи Вечного со своим Аналогом во Времени, рассматривая отдельно случаи, когда Вечный знает и не знает об этом. (Здесь он слишком близко подошел к тому, что для каждого Вечного было предметом затаенного страха, и Харлан, беспокойно поежившись, торопливо пропустил несколько кадров.) И, разумеется, он уделял много внимания судьбам произведений литературы и искусства при Изменениях Реальности.
Твиссел даже слышать не хотел о подобных вещах.
— Если невозможно рассчитать ценность произведений искусства, кричал он Харлану, — то какой смысл вести бесконечную дискуссию!
И Харлан знал, что взгляды Твиссела разделяет подавляющее большинство членов Совета Времен.
И все же теперь, стоя перед полками с книгами Эрика Линколлью, называемого обычно самым выдающимся романистом 575-го, Харлан думал именно об этом. Он насчитал пятнадцать Полных собраний сочинений, взятых из разных Реальностей. Было очевидно, что все они чем-то отличаются друг от друга. Один комплект, например, был меньше всех остальных. Харлан подумал, что, верно, добрая сотня Социологов заработали свои звания, проанализировав отличия в этих Собраниях сочинений с точки зрения социологической структуры каждой Реальности.
Харлан побродил немного по выставке приборов и механизмов, изъятых из различных Реальностей 575-го. Он знал, что многие из них были вычеркнуты из Времени и сохранились только в музеях Вечности как образцы человеческого таланта. Вечность была вынуждена оберегать человека от последствий его чрезмерно живого технического воображения. Развитие науки и техники всегда доставляло Вечным кучу хлопот. Не проходило биогода, чтобы где-нибудь во Времени ядерная технология не подошла слишком близко к опасной точке, требуя срочного вмешательства со стороны Вечности.
Он вернулся в библиотеку и направился к полке с фильмокнигами по математике и истории ее развития. После некоторого раздумья он отобрал штук пять пленок и расписался за них.
Эпизод пятый. Нойс.
Это была самая важная часть интермедии, ее единственная идиллическая часть.
В свободные часы, после ухода Купера, когда ему разрешалось есть в одиночестве, читать в одиночестве, спать в одиночестве, ждать в одиночестве следующего дня, он пробирался к капсулам.
От всего сердца он радовался особому положению, занимаемому в обществе Техниками. Он был искренне признателен окружающим за то, что они избегали его. Ему даже не снилось, что можно быть настолько благодарным за эту изоляцию и обособленность.
Никто не оспаривал его права находиться в капсуле, никому не было дела, направляется ли он в прошлое или в будущее. Ничьи любопытные глаза не следили за ним, ничья доброжелательная рука не поднималась помочь ему, ничей словоохотливый рот не докучал ему болтовней.
Он был свободен делать все, что ему вздумается.
— Слушай, Эндрю, ты переменился, — говорила ему Нойс. — Если бы ты только знал, как ты переменился! Он смотрел на нее и улыбался:
— В чем, Нойс?
— Да ведь ты улыбаешься. Подумать только — ты улыбаешься! Неужели ты ни разу не видел в зеркале своей улыбки?
— Я боюсь смотреть в зеркало. Я постоянно повторяю себе: не может быть, чтобы я был так счастлив. Я болен. У меня бред. Я сошел с ума и грежу наяву, не подозревая об этом.
Нойс ущипнула его:
— Чувствуешь что-нибудь?
Он привлек ее к себе и словно утонул в ее шелковистых черных волосах.
Когда он наконец отпустил ее, она произнесла, задыхаясь:
— Вот и еще одна перемена. Ты и этому научился.
— У меня превосходная учительница… — начал было Харлан и осекся, испугавшись, что ей будет неприятен намек на его многочисленных предшественников, которые сделали из нее такую хорошую учительницу.
