Дэвид Брин - Бытие

Но о таких состояниях следует знать, – рассуждала Лейси в полусне, – что они кажутся устойчивыми, даже постоянными, пока…

…пока не кончаются так же внезапно, как начались.

Что может означать… что статистика не имеет значения… поскольку нужно только одно…

Лейси села.

Бьющееся сердце не казалось виртуальным.

Квантовый глаз сказал:

Скоро вы можете стать типичными.

Все считали очевидным мрачный смысл пророчества: человечество повторит судьбу других погибших цивилизаций. Это будет еще одна неудача. Но у пророчества могло быть иное толкование.

«Обстановка в галактике… типичные условия разумной жизни… вскоре трансформируется…

…и станет подобной нашей».

Лейси поморгала в полутьме спальни; крыша и потолок вдруг как по волшебству, как во сне, исчезли, и показалось небо, затянутое светящимися облаками. А за облаками она увидела созвездие Стрельца с бесчисленными звездами, подобными пыли.

Предположим, мы найдем настоящую панацею, способ процветать… дорогу через Минное поле Бытия… и тогда космос, возможно, снова изменится, заполнится голосами и разнообразием. Приключениями и мудростью. Благодаря нам галактика вернется к жизни.

Лейси, довольная, опустилась на подушки. Сон во сне завершает хороший день. Более того, теперь она не сомневалась, что футболка завтра исчезнет.

Но один вопрос оставался. Почему оракул говорил так туманно?

Ну разумеется. Потому что оставался выбор: истинным должно было стать одно из этих двух значений. Нужно сочетание зрелости и вечной молодости – радостная готовность ко всему! Проворство. И забота. И работа.

«От всех нас», – подумала она. И блаженно уснула.

Я прихожу в себя. Она сидит передо мной поджав ноги, и я понимаю, что она здесь уже какое-то время, ухаживает за мной как садовник. Или мать.

Я знаю о садовниках только по земным картинам. То же и о матерях. Кроме моей собственной…

Большие машины под яркими в вакууме звездами. Руки роботов, собирающие меня под маленьким красным солнцем…

Она наклоняется ко мне, гибкая, стройная, с человеческими конечностями, постукивает пальцем пониже моих окуляров. Всматривается в них вначале одним глазом с карим зрачком, потом другим.

– Ага! Наконец кто-то дома. Говорить можешь?

Поле зрения расширяется и углубляется. Я смотрю мимо нее на царство, подобного которому никогда раньше не видел. Это комфортный черный холод космоса. Не разделенные пленками слои Земли, голубые и белые на зеленом и коричневом. Здесь вертикальному направлению не мешает сила тяжести. Размерность кажется безграничной. Мое ощущение масштаба частично искажено. Облака кажутся живыми.

И все же – я понимаю – это и не один из тесных кристаллических миров. Он что-то берет у всех их… расширяет их.

– Ну?

Ее вопрос подталкивает меня. Откуда-то из-под моих окуляров исходят слова; этот способ общения кажется мне каким-то слишком животным и необычным.

– Я… тебя помню.

– Еще бы! – Она улыбается. – Мы с тобой провели много времени вместе. Вверху и внизу. Доверие и предательство. Дружба и ненависть. Испуг и необычность.

Я невольно шевелюсь: согласно киваю.

– Тор. Тебя зовут Тор.

Снова теплая улыбка.

– Отлично. Теперь скажи, как зовут тебя.

Я молчу. Какое-то время уходит на поиск – я словно открываю частично заполненные ящики.

– Я был… Я Искатель.

Ее одобрение доставляет мне удовольствие. Ощущение привлекательное, но тревожное.

– Отлично. Теперь попытайся встать, как это делаю я. Представь это себе.

Я никогда раньше не пытался это сделать. Но она терпеливо помогает, пока я не начинаю ковылять в слабом тяготении. Глядя вниз, я вижу две длинные тонкие ноги, заканчивающиеся нелепыми ступнями, бледными и мягкими. Камешки скрипят под… наверное, это пальцы ног.

Я непроизвольно поднимаю отростки, которые должны быть руками. Они тоже мягкие. И невероятно тонкие.

– Я теперь человек?

– Мы договорились с Гэвином. Мы провели с тобой годы как машины. Теперь твоя очередь. Ты не можешь существовать физически, во плоти. Пока не можешь. Так что эта версия подойдет.

Во всяком случае, это поможет тебе подготовиться к прибытию.

– К прибытию?

– На одну из первых остановок, постов, вмешательств. К приключениям. Нам предстоят дела. Мы увидим новые места. И встретимся с незнакомцами. Преобразуем судьбы!

Все это звучит грандиозно и утомительно. Но да. Теперь я вспоминаю. Возвращается память. Одна нить болезненно напрягается, тянет.

– У меня… была цель.

Она кивает. С легким сочувствием. Но я знаю – тут нечто большее.

– Да. И она по-прежнему у тебя есть. Только выросла, да?

– Выросла… да.

И я оплакиваю. Утрату простоты. Утрату чистоты.

– Она изменилась?

Тор улыбается, берет меня за руку и ведет к радуге немыслимой яркости.

– Дурачок, – смеется она. – Разве ты еще не знаешь? Все изменилось.

Вопрос, который определит нашу судьбу, не в том, выйдем ли мы в космос. Вопрос в том, будем ли мы одним видом из миллиона. И миллион видов не истощит экологические ниши, ждущие прихода разума.

Послесловие

Со всех сторон я получаю вопросы – например, какое отношение литература, называемая научной фантастикой, имеет к «вечным человеческим истинам» или главным загадкам, над которыми бьются все поколения, какой свет она может пролить на них?

Совсем другие вопросы задают поклонники жесткого стиля – смелой, проникнутой идеями научной фантастики: «Почему самые серьезные авторы больше не пишут о приключениях в глубоком космосе, не используют двигатель на основе искажения пространства, чтобы исследовать в галактических масштабах? Вы все что, отказались и сдались Эйнштейну?» Две внешне противоположные перспективы от очень широкого круга читателей! И, однако, я вижу, что обе эти перспективы сходятся в долгом и трудном процессе написания «Бытия». Позвольте вначале ответить на второй вопрос.

Нет, я не потерял интереса и любви к грандиозным космическим панорамам, к контакту с необычными разумами и даже к большим крейсерам, бороздящим космическое пространство. Вскоре я вернусь к вселенной «Возвышения», где яркие герои и злодеи владеют не одним способом обмануть реальность, а двадцатью! Обещаю гигатонны чувства удивления.

Но «двигатель искажения пространства» – это все равно что играть в теннис, убрав сетку. Конечно, это забавно, но все чаще и чаще писатели: Бир, Робинсон, Бэнкс, Азаро, Сойер, Виндж, Бенфорд, Бакстер и другие – хотят посмотреть, что можно сделать с природой, создавшей нас. А если это означает пляски с Эйнштейном – пусть.