Весь Роберт Шекли в двух томах. Том 1. Рассказы и повести - Роберт Шекли
Хендрикс с трудом поднялся на ноги и пошёл в кафетерий. Проглотив три бутерброда, отыскал раскладные кровати, заботливо предоставленные армией. Едва коснувшись головой подушки, он уснул.
Томлинсон разбудил его в полдень. Не в силах разлепить глаза, Хендрикс сидел на кровати с единственной мыслью, что завтра — последний день.
— Морган сказал, Алмуроа не пользуется кроватью, — сообщил Томлинсон. — Просто спит на полу. Первобытное безразличие к комфорту, как считаете?
— Возможно, — сказал Хендрикс, разминая затёкшую шею. — А как спал Ирик?
— Не знаю, — ответил Томлинсон. — Кажется, его проверял Карнье.
Хендрикс протёр глаза и последовал за Томлинсоном по коридору. В пустой просторной комнате три человека крутились вокруг детектора лжи. Карнье надзирал за его настройкой.
— Вы ещё не слышали? — спросил он у вошедших. — Ирик спал вниз головой, уцепившись хвостом за потолочный кронштейн. — Карнье просто светился от радости. — По-моему, наглядное свидетельство варварства.
Хендрикс оставил коллег спорить о том, какой способ сна для чего больше характерен, и отправился на поиски Дженкинса.
Антрополог читал записки, которые громоздились перед ним целой стопой. Рядом на маленькой горелке весело пыхтел кофейник.
— Надеюсь, от детектора лжи будет хоть какой-то прок, — сказал Дженкинс. — Но я сильно сомневаюсь. Наливайте себе кофе. Есть какие-нибудь идеи?
— Ни единой, — ответил Хендрикс. — Всё ещё пытаюсь проснуться.
— Проблема вот ещё в чём, — продолжил Дженкинс. — Как можно судить о цивилизации в целом по единственному её представителю? Можно ли, к примеру, так судить о человеческой расе? Прошу прощения, у меня, кажется, не осталось сахара.
— Я люблю без сахара, — сказал Хендрикс. — А у вас есть идеи?
— Ни одной толковой. Зато ООН уже теребит меня, требуя решения. Они совершенно исключают возможность ошибки.
— Я тоже, — ответил Хендрикс, чувствуя, как оживает после глотка дымящегося кофе.
— Хочу провести несколько тестов на эстетическое восприятие, — признался Дженкинс. — Может быть, удастся за что-нибудь зацепиться. — Он встал и взял со стола портфель. — Вы со мной?
Хендрикс одним глотком допил кофе и поспешил за Дженкинсом.
— Мне интересно ваше мнение о некоторых вещах, — обратился Дженкинс к Алмуроа намеренно повседневным тоном. Он открыл портфель и достал книгу.
— «Той ночью луна окрасилась в цвет крови, — прочитал он без выражения. — Бэт Мастерсон,[7] звеня шпорами, шагал прямиком к салуну Келлера. Его пальцы слегка касались чёрных рукоятей револьверов. Оттолкнув с пути двух бездельников, он подошёл к двери бара».
— Очень мило, — сказал Алмуроа, всматриваясь в лицо Дженкинса. Переведя взгляд на Хендрикса, добавил: — Действительно очень мило.
— А вот это? — Дженкинс достал из портфеля другую книгу и тем же невыразительным голосом прочитал сонет Шекспира.
— Тоже очень мило, — сказал Алмуроа, переводя взгляд с одного лица на другое. — Вижу, вы культурные люди.
— А что вам понравилось больше?
— Ну, трудно сказать. — Алмуроа ненадолго задумался. — В первом отрывке, я бы сказал, больше динамики, зато второй, безусловно, более ритмичен. Мне понравились оба.
— А как насчёт этого? — Дженкинс показал роскошную репродукцию Моны Лизы.
— Очень красиво, — осторожно сказал Алмуроа.
— А это? — Дженкинс поднял вверх картинку, неумело нарисованную цветными карандашами.
— Какие красивые цвета…
Из музыки Алмуроа понравился Бах, китайский народный хор, Коул Портер и короткая немелодичная частушка, которую Хендрикс сочинил экспромтом.
— Вообще-то, я не силён в искусстве, — напомнил людям Алмуроа. — Я прежде всего солдат.
Выйдя из комнаты, Хендрикс посмотрел на Дженкинса и пожал плечами:
— Похоже, он понятия не имеет о критическом мышлении. — Хендрикс почувствовал, что чаша весов склоняется в пользу другого пришельца.
— Всё же не забывайте, — предупредил Дженкинс, — что мы оцениваем искусство с позиции наших эстетических представлений. У него они могут быть совсем иными. Возможно, у него вообще нет основы, на которую он мог бы опереться, чтобы формировать суждения. Предпочтения людей, их реакция на объект искусства, степень их интереса, способность критиковать — всё это зависит от нервной системы, окружения и ряда других факторов, не поддающихся учёту.
Хендрикс неуверенно кивнул:
— Но от представителя цивилизации Малиг как-то ждёшь более определённых суждений.
— Может, с Ириком нам повезёт больше, — сказал Дженкинс.
Ирик заявил, что сонет Шекспира — бессмыслица. Отрывок про ковбоя — бред. Мона Лиза безобразна, карандашный рисунок немногим лучше. Бах, китайский хор, Коул Портер и экспромт Хендрикса — всё звучало для его ушей как бессвязный шум.
— Вот познакомитесь поближе с цивилизацией Орджд, тогда поймёте, что такое настоящее искусство, — заключил Ирик и поскрёб хвостом лоб.
— Разумеется, — добавил он, — не следует забывать, что я грубый, неотёсанный солдат и по натуре своей склонен резко осуждать ваше искусство.
Что опять-таки ничего не доказывало.
— Беда в том, — заявил Дженкинс позже, — что отрицательный результат ничего не значит. Они оба могли выражать честное мнение. Нужны более убедительные доказательства.
— Может быть, остальные что-нибудь накопали, — предположил Хендрикс.
— Вечером соберём совещание и посмотрим.
На совещании было представлено огромное количество данных, некоторые из них были не в пользу Алмуроа, другие — не в пользу Ирика. Но ничего такого, что позволило бы сделать окончательный вывод.
— Камень преткновения — отсутствие абсолютной шкалы, по которой мы могли бы оценивать «варварство» и «цивилизованность», — сказал Дженкинс. — У нас нет чётких шаблонов, нет образцов стопроцентного варвара или стопроцентно цивилизованного существа.
— Но у нас есть собственные стандарты, — возразил Томлинсон. — Можно экстраполировать их…
— И они всё равно останутся нашими,
