Ларри Нивен - Молот Люцифера

Он лежал в гостиной, на полу. На ковре и накрытый шерстяным одеялом. Он понятия не имел, как оказался здесь. Вероятно, он беседовал с Маурин и просто упал на пол. Все было возможно.

Дом был заполнен звуками, двигались люди, плыли запахи приготовляемой пищи. Гарви смаковал это: звуки, запахи, ощущения того, что он — жив. Серые облака за окном казались ему чем-то бесконечно сложным, он рассматривал их в деталях, облака ярко светились, сверкали, как лучи солнечного света. Памятные подарки и призы, развешанные по стенам, представляли собой настоящее чудо, их хотелось разглядывать, изучать. Каждое мгновение жизни — бесценно. И бесценно то, что несет с собой понимание того, что ты жив.

Постепенно это ощущение ослабело. Он почувствовал, что отчаянно голоден. Он встал и увидел, что гостиная похожа на поле битвы. Люди лежали там, где их свалила усталость. Некоторые продержались, чтобы расстелить одеяла — и отключились. Гарви набросил свое одеяло на Стива Кокса, который свернулся калачиком от холода. И вышел из комнаты — туда, откуда плыли запахи завтрака.

Комната была залита ярким солнечным светом. Маурин Джеллисон смотрела, не веря. Ей было страшно встать с кровати. Может быть, этот яркий солнечный — лишь сон, а ей хотелось, чтобы этот сон продолжался. Наконец Маурин убедила себя, что не спит. Это ей не снится. Солнце светило в окно — желтое, теплое и яркое. Судя по высоте, уже больше часа. Маурин откинула одеяло и ощутила на себе солнечное тепло.

Наконец, она окончательно проснулась. Ужас, кровь и усталость, подобная смерти. Воспоминания о происшедшем вчера мчались, словно со слишком большой скоростью прокручивали кинопленку. Страшное утро: защитники Твердыни должны были держаться, и постепенно отступать, но медленно; пусть Братство займет долину, но ни в коем случае не холмы. Постепенное отступление, так, чтобы врагу не стал ясен план сражения. И собственным солдатам нельзя было объяснить план сражения, поскольку они могли попасть в плен. И, наконец, угроза паники, когда защитники Твердыни могли обратиться в бегство.

— Если побежит кто-то, за ним побегут и остальные, — сказал Эл Харди. — Из донесений Рэнделла картина вырисовывалась вполне ясная. Их командир воюет, как по учебнику. Мы тоже будем воевать, как по учебнику — но лишь до определенного момента.

Задача заключалась в том, чтобы удержать за собой возвышенности. Армия братства должна была, заняв долину, оставаться на низменностях. Нужно было впустить врага в долину и дождаться, пока большая часть войска Братства переправится через реку. Как добиться того, чтобы фермеры продолжали драться, чтобы они не начали отступать без приказа? Харди выбрал простейшее решение.

— Если вы будете там, — сказал он, — и если вы не побежите, большинство из мужчин тоже не побежит. Они все же мужчины.

Это решение возмутило Маурин. Но уже не было времени читать нотации Элу Харди. И, в конце концов, он был прав. Все, что Маурин должна была делать, это — держаться, не падать духом. Быть смелой. Для того, кто не знал, как ей хочется жить — это бы показалось простым делом. А ей, и действительно не очень хотелось жить — пока она не оказалась под огнем. И тогда все стало гораздо менее ясным.

Что-то невидимое разорвало бок Роя Миллера. Он попытался прикрыть рану руками. Его рука вошла в громадную дыру, откуда торчали изломанные ребра. Все, что Маурин съела за завтраком, подкатило к горлу… а в последний миг Рой успел обернуться и увидел ее лицо.

Снаряд мортиры разорвался возле Дика Вильсона и двух его людей. Эти двое покатились от взрыва, они катились и катились и, наконец, замерли, распростершись в позах, которые показались бы ужасно нелепыми, если не знать, что эти люди — мертвы. А сам Дик был брошен вперед и вверх, его руки яростно молотили воздух, они трепыхались, словно Дик превратился в птенца, учащегося летать. Потом он падал прямо в желтый ядовитый туман.

Джоанна Макферсон обернулась, что-то крича Маурин. Пуля прошелестела в ее волосах — и прошила воздух там, где лишь мгновением раньше была ее голова. То, что хотела сообщить Джоанна, превратилось в сплошной яростный мат.

Джек Турнер раскручивал свою бомбу, готовясь бросить ее. И осколок снаряда ударил в эту бомбу, разнес ее на куски. Его товарищи бросились прочь от него, и его свояченица бросилась от него тоже, а Джек Турнер шатался, метался, окутанный желтым облаком. И пропал в этом облаке.

Паджи Галадриль из Графства, вращая пращу, шагнула вперед и метнула бутыль, заполненную нервно-паралитическим газом, далеко вниз — в гущу врагов. И едва успев бросить свою гранату, она застыла, словно статуя Крылатой Победы — без головы. Перед глазами Маурин поплыли черные пятна. Она прислонилась к скале, ухитрилась держаться на ногах.

От нее требовалось лишь стоять на вершине холма и ждать — когда не грозила непосредственная опасность. Отскакивать и уклоняться, если возникала необходимость. (Сознательно ли она это делала? Или рефлекторно? Маурин этого и сама не знала). Но это — одно. А совсем другое — видеть, как падает невзрачная бедняжка Галадриль — а вместо шеи у нее лишь обрубок, забрызганный кровью. И самой, не оглядываясь, смотрит ли на нее кто-нибудь, подобрать с земли пращу убитой и, заложив в нее бутылку с нервно-паралитическим газом, раскручивать и раскручивать над головой этот смертоносный снаряд. И, вспомнив в последний миг, что когда выпустишь из руки конец пращи, бутылка полетит не в том направлении, куда направлена праща, а по касательной, послать свой снаряд точно в лезущую вверх по склону орду людоедов. Внезапно Маурин Джеллисон поняла, что на свете существует множество вещей, ради которых стоит жить. Серое небо, холодный ветер, редкие хлопья снега, предстоящая голодная зима… все это показалось в ту секунду не столь уж важным. Главным было осознание простого факта: если ты способна ощутить ужас, значит ты хочешь жить. Странно, что она никогда не понимала этого раньше.

Маурин быстро оделась, вышла из дома. Ярко светившее солнце уже исчезло. Маурин никак не могла рассмотреть его, но облачный слой казался менее плотным, чем обычно, а небо — светлее. Может быть солнце ей тоже приснилось? Не имеет значения. Воздух был теплым, дождя не было. Вода в ручье, текущем возле дома, вздулась высоко. Весело булькала. Должно быть, вода в ручье сейчас холодная, как раз для форели. Птицы ныряли в поток, громко кричали. Направляясь к шоссе, Маурин пошла по подъездной аллее.

На шоссе было пусто. А прежде оно было запружено, когда раненых доставляли в дом, служивший для жителей долины больницей. (Теперь это госпиталь, а когда-то в нем помещался окружной санаторий для выздоравливающих). Скоро на шоссе снова станет людно, когда в госпиталь начнут доставлять раненых менее серьезно. Их повезут в автомобилях, запряженных лошадьми. Но пока на шоссе пусто. Маурин шла все дальше. Она жадно смотрела, слушала. Звон топора в окрестных холмах. Вспышка красного: это красные крылья черного дрозда, слетевшего на куст. Крики детей, гнавших свиное стадо через чащу. Дети быстро приспосабливались к новой жизни. Один взрослый, куча детей, две собаки и стадо свиней. Это и школа, и работа. Далеко необычная школа с далеко не обычными уроками. Конечно, предусматривается чтение с арифметикой, но предусмотрены и другие науки; в том числе: как гнать свиней туда, где есть их пища — собачьи экскременты (собаки, в свою очередь, поедают человеческие испражнения). Кроме того, детей приучают носить с собой ведра для сбора свиного навоза (его приносят и сваливают в кучи по ночам). Еще наука, как ловить крыс и белок. В новой экологии крысы занимали важное место. От них следовало оберегать амбары (тут в основном полагались на кошек), но сами по себе, крысы были полезны: еду себе они находили сами, а в пищу годились. Кроме того, из их шкурок можно изготовлять одежду и обувь, а из тонких костей можно делать иголки. Детям, выловившим наибольшее количество крыс, выдавались награды.