Филип Дик - Обман Инкорпорэйтед (сборник)

– Привет, – рассерженно сказал Хедли. – Давно вы здесь?

– Около часа, – Элис серьезно и задумчиво взглянула на него, окутанная облаком серого дыма. Все это время она сидела, скрестив ноги, в легкой ситцевой юбке и белой рубашке, и спокойно наблюдала за его хождением взад-вперед – незаметно подсматривала за происходящим.

Присев на перила, чтобы видеть нижний этаж, Хедли проговорил:

– Простите, я очень расстроен. Этот коротышка действует мне на нервы, – он импульсивно взъерошил свои коротко стриженные белокурые волосы. – Хорас Уэйкфилд – вы его знаете?

– Я видела его в цветочном магазине, – ответила Элис, которая казалась слегка уставшей… Она ходила за покупками.

– Он связан с этой сектой – Общество Стражей. Затащил меня на первую лекцию, а теперь хочет, чтобы я пошел туда опять, – Хедли прикусил язык и внезапно замолчал.

Через минуту Элис просила:

– Так вы уже ходили?

– Ходил. Слушал, – злобно ответил Хедли. – Но не собираюсь впутываться в это снова: одного раза достаточно. Я просто хотел узнать, о чем идет речь: что тут такого?

Элис пристально посмотрела на него.

– Это важно?

– Да, – искренне сказал Хедли. – Я слишком далеко зашел. Дошел до самого конца, – в некотором смысле он преувеличивал: на самом деле, не так уж далеко он зашел… одна-единственная лекция да краткая встреча с Бекхаймом. Но, если б он только мог, Хедли пошел бы дальше: будь это возможно, он с радостью нырнул бы на самое дно. Обреченным голосом Стюарт обратился к ней: – Неужели это было настолько глупо? Боже, я так урабатывался, когда торчал день за днем в этом магазине… – Он прервал бесплодную речь. – Наверное, зря я завелся.

– Хорошо бы вам… выговориться. Если хотите.

Он мгновенно взвесил практические соображения: Элис – как-никак жена босса.

– Я и так слишком много болтаю, – подавленно сказал Хедли.

– Почему вы так встревожены? – И она с улыбкой добавила: – Тревожиться уже поздновато.

– Меня тревожит то, что я сделал. Меня туда втянули: чем-то завлекли… и продолжают завлекать. На лекции меня охватило странное чувство. Слушая Бекхайма, я ощутил какой-то покой. Я мог откинуться назад и закрыть глаза: волноваться было не о чем. Я не ожидал, что очнусь и обнаружу, – он подыскивал слова, – обнаружу, что мир разрушился еще на одно деление. Казалось, Бекхайм прочно удерживает все вокруг себя. Как некая прочная основа.

– А потом вы почувствовали, – сказала Элис, – как вы обычно чувствуете, что все распадается.

Он кивнул.

– Вы ощущаете это и сейчас?

– Да, в известном смысле. Только не здесь, в магазине, а за его пределами – где все остальное. Весь мир… и в конечном итоге сам магазин. Магазин кажется мне достаточно прочным, но… – Хедли трудно было говорить. – Не знаю. С магазином что-то не так. Он достаточно прочный, надежный… но это же не весь мир, так ведь? Он маловат для того, чтобы стать целым миром. В магазине нельзя жить. Вы прикажете мне есть наверху в конторе? Мыться в сортире? Бриться и одеваться – спать – здесь? Я не могу здесь жить: не могу растить здесь детей. Я должен выходить наружу, – Хедли растерянно повысил голос. – Я не хочу проводить здесь всю свою жизнь! Тут слишком мало места!

– Да, – согласилась Элис, – у вас всегда были такие большие планы… Вы мечтали о чем-то гораздо большем.

– Конечно, я мечтал совершить кучу всего. Мир казался мне таким огромным: человек так чертовски много мог сделать. Перспективы… я их больше не ощущаю. Все кончено. Мир – это унылое место. Вместо перспектив – пустынные холмы да ржавые пивные банки.

Элис не совсем поняла.

– Вы о чем?

– О том, что все меняется. Вы стремитесь к чему-либо, а оно исчезает. Перспективы – это обман. Вас воспитывают на враках, типа попсовых песенок. Бессмысленные слова.

– Но вам приходится жить в этом мире.

– Скорее, назло ему. Только на это я теперь и рассчитываю. Это меня бы удовлетворило.

– Когда вы с Эллен были у нас, когда Джим передал вам магазин… в тот вечер вы воодушевились. Глаза у вас загорелись, как раньше, – Элис с трудом улыбнулась. – Даже чересчур разгорелись. Вы опять вернулись к старым идеям и замыслам.

– Мне больше ничего не оставалось, – откровенно ответил Хедли. – Что еще я мог сделать? Куда еще я мог пойти?

– В таком случае, – сказала Элис, – вас это, в сущности, не интересует. На самом деле, вам не нужна эта работа. Вы взялись за нее просто от нечего делать.

– Тогда я ничего не придумывал, – возразил Хедли. – Я заставил себя воодушевиться: я хотел этого. Мне пришлось воодушевиться. Но я не в силах оставаться в том же состоянии.

– Вы думаете, что могли бы вернуться в это… Общество?

Хедли пораскинул мозгами.

– Нет, – наконец сказал он.

– Правда? Вы уверены?

– Я не могу вернуться в Общество. И я не верю в этот вздор, – задумчиво и невесело он продолжил: – Там еще меньше смысла, чем здесь. Здесь мне хотя бы все понятно… Я так долго проработал в магазине, что знаю его как свои пять пальцев. Это часть моей жизни – точнее, вся моя жизнь.

– А Общество…

– Оно мне чуждо. Я хотел туда – меня тянуло: куча людей в это верит. Если бы меня учили этому с самого начала, возможно, я бы тоже поверил. Уэйкфилд верит: ему всю жизнь читали Библию и говорили о Боге. А меня, наоборот, учили тому, что никакого Бога не существует. Теперь уже слишком поздно: я не могу поверить в это, даже если бы захотел. А я хотел! Старался изо всех сил.

– Ясно.

– Даже слова утратили смысл – они затерлись, стали бессмысленными и пустыми. Когда Бекхайм выступал, мне показалось, это что-то значит – для него и всех остальных. Но они не такие, как я. Я не понимаю старых слов: все они лишены смысла. Бог, родина, флаг – весь этот старый хлам, в который верят люди, – для меня пустой звук, как бы я ни старался. Это плохо?

– Тут ничего не поделаешь, – сказала Элис.

– Наверное, я узнал об этом слишком поздно. А теперь пытаюсь вспомнить, какую чушь слышал взамен, и не могу. Пустота – в моей жизни никогда ничего не было. Возможно, идеи. Я вырос на великих идеях, а не на реальных делах.

– Да, – согласилась Элис, – вас всегда притягивали идеи.

– Я слишком свято в них верил. Но теперь знаю, что они ненастоящие. Слова, болтовня… Вот к чему сводится моя жизнь. Все напрасно.

– Не совсем.

Хедли широко ухмыльнулся.

– Нет? Вспомните, что вы почувствовали в тот вечер, когда я разговаривал с вашим мужем. Разве это не показалось вам бессмысленным сотрясанием воздуха?

– Думаю, да. Вы могли бы сбавить тон…

– Я пытался снова в это поверить, воспользоваться последним шансом.