Владимир Михайлов - Один на дороге

— Послушайте…

Я обернулся. Она стояла на тротуаре в том месте, где я повернул ко входу.

— Извините — даже не знаю, как вас зовут… Пиджак, вы забыли ваш пиджак.

— Что же вы остановились? Идемте! — нетерпеливо позвал я.

Она отрицательно покачала головой и, сняв пиджак, протянула его мне.

Ступая резко, я подошел к ней. Взял пиджак и, не надевая, перекинул через руку.

— Меня зовут Владимир Борисович, — сказал я четко, словно диктуя. — А вас? Она чуть улыбнулась. — Ольга.

— Будем знакомы, очень приятно, — сказал я тем же тоном. — Так вот, Оля, не станем терять времени. Идемте. Я тоже приезжий и больше никуда отвести вас не могу. Здесь я остановился, и как-нибудь устроим и вас. Уже поздно, пора на отдых. Идемте.

Я взял ее за руку; рука не оказала сопротивления, но сама Ольга не двинулась с места и через секунду-другую осторожно высвободила пальцы.

— Нет, — сказала она. — Я понимаю, вы потратили на меня время, я вам очень благодарна. — Она глядела на меня большими, широко раскрытыми, серьезными глазами. — Но я не хочу в постель. Не могу. Понимаю, что проявляю неблагодарность. Но вы должны понять… Я не могу.

Я собрался разозлиться как следует, и тут же подумал: а откуда ей знать, что я не таков? Мало ли какого человека можно встретить в ночном городе…

— Оля, — сказал я уже другим голосом, — честное слово… Я не имел это в виду. Я не ангел, но пользоваться чужой бедой — до этого еще не дошел. И даже если бы нам пришлось ночевать в одной комнате…

Движением руки она остановила меня.

— Нет. Вряд ли вы поймете, да я и не хочу объяснять… Но это невозможно; для меня сейчас все равно — в одной комнате, в одной постели, в объятиях… Если вы не можете понять, то просто поверьте мне. Извините, пожалуйста, и прощайте. Спокойной ночи.

Я удержал ее за руку — на этот раз решительнее, чем раньше.

— Да постойте же, Оля… Куда вы пойдете?

— Все равно, — сказала она. — Как-нибудь пройдет время до утра.

— А что будет утром?

— Может быть, придут деньги, я возьму билет… Или еще что-нибудь… Да вы не беспокойтесь.

— Все это чепуха. Вот послушайте: сейчас мы войдем в гостиницу и получим для вас место. Уж одно-то место у них найдется?

Ока снова покачала головой, извиняющеся улыбнулась.

— У меня нет денег, так получилось… Еще были, но я купила им цветы… и разные мелочи…

— Кому?

— Санитаркам, сестрам — всем, кто возился со мной. Немного не рассчитала. Я плохо умею рассчитывать.

— Похоже на то, — подумал я.

— Я одолжу вам.

— Нет, ни в коем случае.

— Глупо. Совершенно глупо.

— Нет. Ну, как вы не понимаете!

Я и понимал, и не понимал. Вернее, понимал ее мысли, но считал, что думает она неправильно. Господи, и их еще берут служить в армию! Вряд ли счастлив тот, кому приходится командовать ими.

И тем не менее с ее мнениями, хоть и неправильными, приходилось считаться. Или же попрощаться и идти спать. А она так и провоцировала это.

— Владимир Борисович, да успокойтесь вы. Идите и ложитесь. Ничего со мной не случится. Не такая я слабая, как кажусь. Я просто немного расклеилась. — И уже совсем высокомерно: — Вам не в чем обвинять себя. Я ухожу. До свидания!

Она независимо повернулась и зашагала. Я догнал ее и снова накинул пиджак на ее плечи. И снова она восприняла это как должное.

Мы прошли несколько шагов — теперь и я шагал неторопливо, экономя силы, потому что, судя по всему, нам предстояло бродить так до утра. Ольга молчала, я тоже — я был сердит на нее. Действительно. Да не стал бы никто покушаться на ее честь, видывали мы и не таких!.. До утра мы замерзнем, как цуцики. Вокзал? Мы направлялись к нему, но вокзал сейчас закрыт. А куда еще деваться?

И тут меня осенило. Аэропорт! Открыт круглые сутки, и круглые сутки там можно хотя бы закусить, выпить горячего кофе. Мягкие, удобные кресла и относительный покой…

Я схватил ее за руку, словно боясь, что она потеряется где-нибудь по дороге, и мы зашагали быстрее.

— Куда вы меня ведете?

— Туда, где тепло и уютно, и есть горячий кофе.

— Если это снова гостиница…

— Не волнуйтесь. Ничего общего.

— Почему мы так спешим? Там закроют?

— Нет. Но у меня есть причины. Причины заключались в том, что до двух часов ночи мы могли еще успеть на маршрутное такси, а затем можно было рассчитывать только на машину. Мне же приходилось быть бережливым, потому что с собой у меня была лишь мелочь, деньги остались в кителе — кто мог думать, что они мне понадобятся ночью. Да и днем стараюсь не носить деньги с собой, потому что знаю свою привычку тратить их не думая, а потом, когда они действительно нужны, их никогда не оказывается, хотя зарабатываю не так уж и мало.

На маршрутку мы успели. Хоть одно везение. Но и на том спасибо.

В аэропорте шла уборка. Народу было чуть больше, чем я ожидал; где-то была плохая погода, самолет выпустили с опозданием, и теперь тут собирались встречающие — правда, не столько, сколько собралось бы днем, — и к стоянке подкатывали, накапливаясь, зеленые такси. В креслах — глубоких, с высокими спинками — тут и там спали или просто сидели люди, но свободных мест еще хватало. При виде кресел Ольга просто застонала от наслаждения. Наверное, бедное создание устало до смерти. Я и то чувствовал, что с удовольствием дам ногам передохнуть. Но прежде всего мне хотелось кофе. Пусть и не первого сорта. Мне трудно пройти мимо любого места, где варят кофе, такую страсть я сохранил со времен службы в этих местах.

— Чашку кофе, Оля.

— Как прекрасно было бы!.. Но туда я не пойду. Там не на чем сидеть. А стоять я больше не в силах. Я усадил ее в одно из кресел подле входа в буфет:

— Я принесу вам.

Очередь перед прилавком была невелика; правда, несколько человек из какого-то экипажа получали свое без очереди — они имели на то право. Когда я вернулся с кофе и булочками, Ольга дремала, расположившись в кресле наискосок. Невдалеке какая-то женщина спала на двух креслах сразу, лежа на спине, перекинув согнутые в коленях ноги через подлокотник. Я сел, одной рукой удерживая на весу два кофе, поставленных друг на друга; на верхней чашке покоилась тарелка с едой. Осторожно тронул Ольгу за руку.

— Оля, выпейте. Вам нужно хоть немного согреться. Может быть, хотите чего-нибудь покрепче?

— А вы?

— Исключено в любом случае.

— Ну, тогда и я не буду, — отказалась она, приняла из моих рук чашку и с удовольствием отпила.

Мы выпили кофе молча, я отнес чашки, вернулся и снова сел. В этом уголке аэровокзала было почти совсем темно. Стояла тишина. Опоздавший самолет наконец приземлился, и возникший на какое-то время внизу, в багажном отделении, гул голосов прилетевших и встречавших успел уже улечься. Можно было подремать, но почему-то сон не шел. Ольга тоже не спала; она то закрывала глаза, то, просидев так с минуту, снова открывала их, и они отблескивали в слабом свете, пробивавшемся из буфетного зала. Темнота и тишина располагают ко сну — или к разговорам; нам не спалось, так что можно было, наверное, поговорить.