Сергей Шведов - Война Войной, А Деткам -- Кашу

-- У вас теперь все дети свои. Объявляю вас мужем и женой и благословляю латунным крестом, отлитым Димоном. Если чистить этот крест каждую неделю землёй, то не отличишь от золотого. Следующая пара у нас...

Поп наскоро всех окрутил, поздравил молодожёнов и отпустил с миром.

-- А свадьбы когда? - охнула Марьяновна.

-- Свадьбы справим после уборки урожая зимой на святках. Летом и осенью не до гульбы.

Было ли это настоящее церковное таинство? Жизнь покажет.

* * *

В церкви остались только Пётр с бывшей власовской унтер-офицершей Манькой и её детьми.

-- Ты что, подлюка, меня на смех всем бабам за яловку оставляешь?

Пётр вынул из-за пояска и согнул в руках плётку так, что косточки на кулаке побелели.

-- Запугать удумал? Уже пужатая.

-- Учить тебя, Маня, я в церкви не стану. Но за сараем снова отделаю так, что чертей своих забудешь, а святых и праведных припомнишь по именам и праздникам.

-- По какому праву?

-- По праву мужа.

-- Ты мне не муж!

-- Сейчас окручу и нас с тобой вокруг аналоя, хоть и грех то велий, но на войне без греха и шагу не ступишь.

-- Я тебя в свою хату и на порог не пущу.

-- А мы с тобой, Маня, будем жить в поповке при церкви, как и положено попу с попадьёй. С твоим новорождённым теперь у нас четверо детей, а потому будет десять, если Бог даст.

-- Хто это мы? Я с тобою парой не стану! Глянь на себя и глянь на меня, сопля москальская. Ты шпендрик недорослый, а я файна красуня, слична кобета.

-- Горько прошибла ты, Маня. Я не москаль, а донской казак по отцу и матери. И очень благодарен Лейбе Давидовичу, что он моих предков-казаков свёл на нуль, а то бы ещё появилась и кровавая Казакия атамана Петра Николаевича Краснова, превосходного писателя, но гада из гадов в душе. И вместо "трёх братских республик", Белоруссии, Украины и Росфедерации, появилась четвёртая сеструшка-потаскушка Казакия, которая бы сразу легла под дядю Фрица.

-- Так тож нимци булы, чоловикы в файной хворме, а ты зрадник свойго народу, москалям запродался.

-- А что мы с ними сделали, помнишь, с фашистами?

-- Кровью залили и трупами закидали, от шо!

-- Тупая ты, Манька, как голое колено.

-- Не тебе мои коленки лапать!

-- Любила капитана Кабанюка?

-- Тож чоловик був справный, голова, руки, ноги и всё, шо причиндалилося, у норме. Но и шо с того, шо хотив ризати москалив? Их и так потрибно знищить пид корень.

-- Папа, -- дёрнула его за штанину старшая из сироток, отданных Маньке на воспитание. Она держала на руках младенца. -- Пусть мамка злая и нас бьёт, зато я тебя любить буду и защищать. Она и немовлёнка своего не любит, а я люблю его и нянчу.

-- Наша мамка хоть и злая, -- прильнул к нему мальчик, -- зато умеет делать петушки на палочке из лакрицы.

У меньшей девочки из носу тянули две полоски зелёных сопелек.

--Ты бы нос ребёнку утёрла, мать называется.

Манька нагнулась и фартуком закрутила нос ребёнку так, что из ноздрей выступила кровь.

-- Я не мать клятым кацаплятам!

Пётр так и не понял, что с ним случилось. Даже не заметил, как он левым кулаком врезал в ухо наклонившейся Маньке. Та всей девяностокилограммовой тушей рухнула на пол. Пётр проклял себя, когда ударил Маньку сапогом в живот и ещё раз дал пинка по толстой заднице. Потом сел за стол для записок о здравии или вечной памяти, облокотился и обхватил лицо руками.

-- Боже, согреших пред лицем Твоим! И это я в церкви под крестом... При детях.

Дети смотрели и не плакали. Когда Манька отдышалась, она подползла к Петру, обняла сапог и прижалась щекой к голенищу.

-- Петрику, я тебе так кохаты буду, куды скажешь.

-- Встань, не срамись перед детьми!.. Господи, прости и помилуй мя грешного! После этого мне и перекреститься зазорно. Таким, как я, надо месяц на ступеньках церкви выстоять, чтобы получить искупление... Лютый зверь я, Господи, а не человек после этого... Ну, встань, Маня!

Он обнял её за спину и за задницу, причём её ягодицы сжимались и разжимались, как под действием тока, когда он крепко и долго целовал её. От его поцелуя она чуть не задохнулась и долго не могла отдышаться.

Поп обвенчал сам себя с Манькой беглой скороговоркой. Новобрачная спросила:

-- Что мне делать, Петро?

-- Свари детям кашу, а я пойду дров нарублю. А потом перенеси все свои вещи из твоей хаты в нашу поповку.

-- А кто в моей хате будет жить?

-- Варька с Тишкой.

-- Сцыкуха и сопляк?

-- Маня, не доводи меня до греха снова.

-- А мы с тобой где будем жить? Куда вещи таскать?

-- Сбоку от церкви есть пристройка.

-- Так то же три кладовки и коридор с кухонькой!

-- Зато светлые и с целыми стёклами. И печка там голландская.

8

Шли дни и годы в трудах и заботах о простом выживании. И изматывающей учёбе в школе Жизни. Всё держалось на жестокой воле безжалостного батюшки Петра и палочной дисциплине. Бывшие горожане научились молоть зерно и выпекать хлеб. Ржаного хлеба через тридцать лет уже хватало всем на круглый год. Пшеничная булочка и манка -- только детям. Про голод забыли, но курочка осталось вожделенным лакомством на столе. У воды выгодней водить уток и гусей. Зато промышленное рыбоводство поставляло до 70 процентов белка в рацион полешука. Пушное звероводство добавляло на стол мясо бобров и нутрий. Охотничьи угодья давали колбасу и консервы. Не бог весть какой деликатес, но пеллагры и белкового голодания больше не было. Нескладных лошадок и маленьких коровёнок берегли как зеницу ока. Под нож на мясо не пускали. Свиней откармливали только на сало. Лишь баранины и козлятины было вдосталь.

Вода с каждым годом спадала помаленьку. Из-под водной глади появлялись новые острова, а старые сливались в единую земную твердь. К иным дальним островам уже добирались посуху в засушливое лето. Зимой между деревушками на островах прокладывали санный путь. Приплывали на грубых барках-плоскодонках гости из далёких уголков Полесья. Братались, заводили обмен жалкими излишками. Делились семенами, картошкой, репой и скотом с почти вымершими деревушками на сухой земле. Лет через десять после появления церковной общины батюшки Петра стали устраивать первые ярмарки. Торговля шла на медные грошики-шелеги из "монетного двора" мастера Артёма.

Научились выращивать не только коноплю, но и лён, прясть нить, ткать холсты и отбеливать их на солнце. Чесать шерсть и делать из неё вОлну оказалось всего трудней. Но справились. По старинным книжкам научились вязать носки и свитера, а также пуховые платки из вычесов пуха коз. Шерстобиты и шаповалы сбивали войлок на валенки. Тачать сапоги сумели только не сразу, а как только научились обрабатывать кожи.