Симон Бельский - Лаборатория великих разрушений

— Тут кто-то стоял, — сказал Рене. — И этот человек смотрел на нас через отверстие, которое он проделал на месте глаз у портрета. Вот, смотрите!

Рене указал на отогнутые треугольные кусочки потемневшего холста. Маленькие надрезы были сделаны так искусно, что, закрыв отверстие, мы в четырех шагах не могли заметить никаких повреждений в этом месте картины.

— Завтра надо осмотреть весь этот проход, — сказал Дюфур, все еще бледный от волнения. — Впрочем, я наверное знаю, что мы ничего и никого не найдем в этих стенах, похожих на пчелиные соты. Просто невероятно, — продолжал он, внимательно осматривая пол галереи, — какую уйму труда затрачивали древние и новые строители этого здания, чтобы всюду иметь уши и глаза, следить за грехом и добродетелью, окружать каждого брата сетью невидимых петель. Здесь уловляли души и, видимо, работа эта была чрезвычайно трудная! Ну, пойдемте. С этого дня мы будем обедать в моем кабинете. Поспешите, Рамбер, закончить работу с гелием и аргоном. Нам пора уехать. Я начинаю нервничать и, кажется, скоро дойду до такого умственного падения, что стану верить в приметы и в предчувствия.

— Желал бы я знать, что это за человек, — задумчиво сказал Рамбер. — И что ему от нас надо?

— Я догадываюсь, что ему надо, — ответил Дюфур, останавливаясь на пороге своей комнаты. — Он заботится о спасении наших душ. Берегитесь его, господа!

С этими словами профессор запер за собою дверь.

На другой день дождь перестал. Светило яркое солнце, но мощный ветер широкими взмахами несся по равнине, пригибая деревья, опрокидывая изгороди и с яростным шумом прибоя обрушиваясь на все непреодолимые препятствия. Я сидел в своей комнате за книгой, когда вдруг услыхал отчаянный крик Морло. Он кричал где-то на дворе, у подножья главной башни. Я бросился вниз, и первое, что увидел, выбежав на залитый солнцем двор, был распростертый на лужайке труп Рене. Он лежал в двух шагах от сырой стены, покрытой пятнами синевато-зеленой плесени.

— Боже мой! — кричал Морло, дотрагиваясь до окровавленного лица убитого. — Он упал из самого верхнего окна! Я слышал, как он крикнул. Его сбросил тот, кто убил и Бастьена. Ну, негодяй, попадись только ты мне в руки, я вытяну из тебя все жилы! Прячешься, подлая гадина! Боишься, сова проклятая! Но я до тебя доберусь…

…Он упал из самого верхнего окна! Я слышал, как он крикнул. Его сбросил тот, кто убил и Бастьена…

Он кричал, подняв голову и обращаясь к кому-то на вершине массивной башни.

Рене упал с высоты в двадцать метров и умер мгновенно. Поднявшись на колокольню, мы там ничего не нашли, кроме нескольких обвалившихся кирпичей у того широкого окна, где Рене часто сидел, смотря на панораму Роны и синеющих вдали гор.

Смерть эта потрясла нас всех неизмеримо больше, чем гибель Бастьена. Копая могилу, я так рыдал, что Морло, у которого у самого слезы текли по загоревшим коричневым щекам, принялся меня утешать. Как все простые бесхитростные люди, он не мог ничего другого придумать, как беспрестанное повторение, что наступит время, когда умру и я, и Дюфур, и Рамбер, и всех нас зароют в землю так точно, как мы хоронили несчастного Рене.

— С этим ничего не поделаешь! От смерти никуда не уйдешь. Давно ли хоронили Бастьена, и вот теперь…

Тут мысли шофера приняли другое направление. Он вытер лицо грязной ладонью и, обращаясь к суровым, мрачным стенам, принялся вновь бранить и проклинать убийц, придумывая для них всевозможный казни.

Дюфура и Рамбера я застал в лаборатории, где они о чем-то громко спорили.

— Вы не можете один браться за такое опасное дело, — говорил Дюфур. — Я не стану сидеть, сложа руки.

— Но поймите, что ваше участие все испортит! Если мы вчетвером начнем гоняться за убийцей, то, понятно, никогда его не увидим. Он слишком осторожен и ловок.

Оказалось, что Рамбер твердо решил поймать таинственного убийцу, но желал обойтись в этом деле без нашей помощи.

— Из вас никто не сумеет пройти впотьмах так тихо, чтобы остаться незамеченным. Для этого нужна большая опытность. Когда я служил в Алжире, то участвовал во многих экспедициях, и мне приходилось по неделям выслеживать и днем и ночью очень опытных арабских лазутчиков. Поверьте мне, я один сделаю это лучше, чем целая дюжина храбрых, но неопытных людей. Не забывайте, что все будет происходить ночью.

— Но если он вас убьет?

— Возможно. Если бы моим противником не был бесчестный убийца, я бы сказал, что между нами в этом каменном лабиринте произойдет американская дуэль с выслеживанием врага.

Дюфур о чем-то сосредоточенно думал, смотря на реторты с разноцветными жидкостями.

— Может ли быть такой случай, — спросил он, — что вы будете знать, наверное знать, что противник идет за вами, хотя для вас он остается неуловимым?

— Это возможный и самый опасный случай. Особенно в темноте.

— Хорошо, — сказал Дюфур с повеселевшим лицом. — Я вам дам великолепное оружие, которое сразу уничтожит и сделает напрасными все уловки этой ядовитой гадины.

Рамбер с удивлением взглянул на него.

— Какое это оружие?

Профессор вместо ответа быстро подогрел на спиртовой лампе какую-то смесь и, подавая ее Рамберу с другим объемистым пузырьком, сказал:

— Разлейте эту жидкость и потом другую на пути вашего противника, и когда он наступит на них, то подошвы его сапог будут оставлять огненные фосфорические следы.

— Великолепно! — воскликнул Рамбер. — Как я сам забыл о такой простой вещи!

Вечером я, профессор и Морло собрались в библиотеке, служившей теперь спальней Дюфуру, — единственной комнате, где мы могли считать себя в полной безопасности. Минуты тянулись с страшной медлительностью. Шофер дремал около двери. Дюфур быстро расхаживал из угла в угол, а я сидел у стола и напряженно прислушивался к неясным звукам, теням звуков, скользивших за стенами комнаты.

— Наш гарнизон сильно поредел, — с печальной улыбкой сказал Дюфур. — Бастьен, Рене… и, может быть, теперь Рамбер. Остаюсь один я. Не слишком ли много жертв принесено было пирониту? И какой ужас, если эти жертвы окажутся бесплодными. Слушайте, если со мной что-нибудь случится, то откройте ящик вот этого стола и возьмите мои записки!

Он на минуту показал мне объемистую тетрадь в зеленом переплете.

— Но не оставайтесь здесь больше ни одной минуты. Спешите в Авиньон и дальше в Париж, в Россию! Нигде не останавливайтесь. В лаборатории ни к чему не прикасайтесь, иначе может произойти несчастье.

— Но ведь оно может произойти и без меня, — сказал я, пугаясь при мысли о запасах этого проклятого пиронита, находившихся в подвале.