Андрей Мансуров - Цена предательства

Рыбехи налетели – словно женщины на магазин, объявивший Рождественскую распродажу. Михаил с интересом следил, как крупные кусочки хлеба провожают до самого дна, гоняя по всей яме десяток рыбок покрупней, а мелочь тычется по поверхности, подбирая те частички, что помельче. Вот прикольно!

Он лёг, поёрзав, прямо на камень, подперев подбородок кулачками.

Ему казалось так странно и интересно наблюдать за живыми тварями в живой природе… Там, дома, в городе, такого точно нет. Единственные «животные», которые ещё не вымерли от смога – вороны. Да и те – сидят по полуголым ветвям деревьев, которые ещё признаны живыми и не утилизированы, нахохленные и хмурые. И даже в обслуживаемые государственными служащими кормушки летают – словно с неохотой. Как бы исполняя ежедневную нудную, и поэтому – обрыдшую, работу.

Он и не заметил, как солнце оказалось прямо над камнем – светило теперь точно в глаз. Достав из кармана мобилу, он обнаружил, что прошло уже два часа!

И как это ба ещё не звонит, сетуя, что он хочет, чтоб у неё обед остыл!..

Со вздохом расправив и потерев подзатекшие члены, он пошёл, а затем и побежал вприпрыжку домой.

Ба или дед не вышли встретить. Странно.

Он забежал внутрь.

О-о!..

Бабушка и дед сидели на стульях, крепко прикрученные к ним скотчем, а над ними склонились трое мужчин в чёрных комбезах, и шапках с прорезями для глаз на голове.

Четвёртый поспешил захлопнуть дверь за вбежавшим Михаилом, и буркнуть вполголоса:

– Теперь – все!

Михаил понял, что их пытается захватить в заложники очередная банда экстремистов, которых развелось столько, что и названий всех не упомнишь! Но явно – какие-то радикалы. Которые, маскируясь, днём работают на своих рабочих местах как ни в чём не бывало, а в выходные или по ночам творят теракты, и, врываясь в дома, убивают ни в чём не повинных людей прямо в их постелях… В знак протеста против очередного «чего-то-там!..»

Он знал, помнил, что говорили в начальном, и вдалбливал отец: пощады не будет! А ещё, вероятно, раз они все – в отдалённой от людского жилья местности, деда и ба будут вначале пытать. Чтоб узнать, где семья хранит деньги. И дед – реактивы для устранения загрязнений Роханского водохранилища, где он до сих пор работает смотрителем.

Вероятно, это будет диверсия по отравлению как раз заповедника.

Все эти мысли пронеслись в голове Михаила словно ураган – пока он оборачивался на звук захлопываемой за его спиной двери. В ту же секунду он бросился на пол, и влетел под стол: знал, где у деда сигнальная кнопка.

Кнопки не оказалось. Вместо неё светлым пятном выделялся квадратик древесины столешницы, а внизу валялось что-то явно растоптанное сапогом.

– Ишь, змеёныш, – прошипели над ним, и сильные руки грубо, треснув его головой о перекладину так, что искры из глаз посыпались, выволокли Михаила наружу, – Шустрый какой. И хитро…пый. Расслабься, пацан. Мы вас будем убивать… медленно. Тебя – последним. Мы же – гуманисты! Гы-гы…

От ядовитых смешков Михаила аж затрясло! Но он постарался внешне никак эмоции не проявить – не хотел дать этим повод позлорадствовать!

Его прикрутили, да так, что и не вздохнуть, к третьему стулу. Развернули к прародителям.

И действительно: Михаилу пришлось наблюдать, как деда жгли утюгом, паяльником. Топором, по одному, отрубали пальцы ног. Бабушке налили на ноги кипятка из большого чайника…

Где-то через полчаса изощрённых издевательств, когда у него уже кончились слёзы и проклятья, и сиденье стула стало казаться раскалённой сковородой, словно через вату, донёсся голос:

– Михаил! Да Михаил же! Проснись! Вставай, скотина ты упрямая!..

Он чудом сдержался, чтоб не ударить побелевшее лицо О,Салливана прямо в челюсть. Удержало только искренне озабоченное выражение на этом самом лице… Но когда захотел утереть пот со лба, оказалось, что руки трясутся так, словно часа три провёл в холодильной барокамере.

– Что, тебя не трогали? И тоже – пытали кого-то из близких?

– Х-х… Вот …дорасты!.. Да. Пытали. И – долго. Проклятье! Твари! Сволочи. – он сел на постели. Простыня всё равно оказалась мокрой, сбитой в тугой комок. – Всё верно: они так и сказали: всё взято из моих же воспоминаний. И даже – не воспоминаний, а страхов. Опасений. Мыслей, что вот это – может произойти – тьфу-тьфу!.. И сейчас оно происходит.

– Странно. Знаешь, я ведь начал будить тебя сразу. Как только увидал, что ты открыл рот, и повернул голову… Как же получается – что они успевают показать так много до того, как всё это проявится?.. Ну, в движениях тела. И лица.

– Ну, с этим-то всё просто. Я читал, что «быстрая» фаза сна может нестись так стремительно, что события часов укладываются буквально в секунды… Это – как раз свойство нашего (чёрт его раздери!) «примитивного» мозга.

– И… Что же нам теперь делать? Как бороться-то?!

– Не знаю. Но если надумаешь – спи теперь ты. Я – на вахте.

– Нет, знаешь… Почему-то не хочется!

Утром выяснилось, что браслеты дока помогли всего пятнадцати человекам.

Да и то – техникам и учёным. Из группы, которая и так кошмаров не видала.

Остальные же встали в ужасном состоянии: болело всё, над чем в кошмарах производились «экзекуции». И ничто людей «вовремя» не разбудило… Кроме соседа по каюте.

Так что ещё до завтрака в медотсек выстроилась очередь: чтоб обработать ожоги, ссадины, вправить вывернутые на дыбе плечи, и – совсем уж тяжко! – пришить оторванный …!

Особым разнообразием, кстати, сюжеты «изощрённых издевательств» не отличались: кого-то пытали действительно – в гестапо, у кого-то – из родных и близких мафия «выколачивала» долги, или информацию о коде какого-нибудь сейфа. Большинство кадровиков побывали в очередном медсанбате, где им пришивали отрезанные или оторванные руки и ноги. Или – как раз наоборот: ампутировали. Без наркоза. Капрала Уркхарта снова медленно сожгли из огнемётов – начиная со ступней… Доннер опять побывал в джунглях с ядовитыми змеями-отшельниками, и три часа мучился от нейротоксина, передающего гиперсигналы нервам… Сабуру досталось хуже всех: его насиловал взвод санитарок, предварительно перетянув ему … рояльной струной.

Михаил, тупо смотревший во время еды на дальнюю стену, где по рекомендациям психологов стереообои воссоздавали девственный лес, прорезающую его долину с весёленькой травкой, разумеется, с неизменно текущим по камушкам ручейком, и приветливым солнышком, отражавшим блики от крыльев порхающих бабочек, пытался думать. Мысли в тяжёлой с недосыпу голове двигались медленно – словно очередь за раздачей купонов на обед безработным. Ничего путного в голову не шло.