"На суше и на море" - На суше и на море. Выпуск 12 (1972 г.)

Когда отец разбирал груды бумаг и антикварных предметов, которыми были заполнены ящики громадного письменного стола в дядином кабинете, мне на глаза попался медный цилиндр, напоминавший старую морскую подзорную трубу. Внешняя ее поверхность была покрыта иероглифами, знаками созвездий, изображениями животных. Отец в недоумении повертел тяжелую трубу в руках, попытался взглянуть через нее в окно, но, ничего не увидев, отложил в сторону. Улучив момент, я схватил трубу и тоже направил ее на реку, видневшуюся из окна. Увы, ничего! Увеличительные стекла, вероятно, от древности так потускнели, что походили даже не на матовые, а скорее на пластинки какого-то сероватого металла. Наверное, эта труба была обронена за борт во время бури капитаном пиратского судна и несколько веков лежала на морском дне, пока приливы и волны не выбросили ее на берег…

Так фантазируя, я рассматривал выпуклые изображения на цилиндре и шлифовал рукавом то, что казалось мне стеклами, покрытыми прочным налетом от долгого лежания в соленой морской воде. Потом вновь поглядел через трубу во двор - на бородатого дворника, беседовавшего с пришлой старухой.

Мне показалось, что я вижу размытые силуэты этих людей, окруженные словно бы неярким сиянием. Это было нечто вроде ореола, что-то похожее на солнечное или лунное гало, только состоящее как бы из причудливо изогнутой радуги. Вот старуха поплелась со двора - и двойной ореол в трубе разделился: один уплывал из поля зрения, другой оставался на месте. Удивленный, я стал смотреть через трубу па всех людей подряд, какие только попадались мне на глаза. И неизменно видел тусклый, размытый силуэт человека, окруженный многоцветным сиянием. Чаще всего оно слагалось из тяжелых, мрачноватых тонов и оттенков. Но вот я взглянул на Танюшу, вошедшую в комнату, и был поражен: ее эфирная фигура в трубе была окружена такими чистыми и яркими красками, такой сказочно-волшебной гаммой тонов, каких я никогда более в жизни не видывал. В ее ореоле преобладали тончайший фиолетовый, очаровательный синий и кристально-голубой цвета, вокруг которых, как бы пульсируя, сияли и в которые незаметно, через полутона, переходили дивный нежно-розовый, похожий на цвет весенней утренней зари, великолепные изумрудный и золотисто-желтый. Впрочем, вряд ли можно передать словами ту неземную симфонию красок, что хлынула в мой глаз, прижатый к окуляру трубы.

– Ваша сестра была, наверное, человеком прекрасной души? - спросил Крутогорова один из гостей.

– Вы не ошиблись, - наклонил голову старик, - Танюша была любимицей семьи. Мы рано потеряли ее. Она умерла от чахотки семнадцати лет…

Рассказчик на минуту задумался, а гость, что задал вопрос, пробормотал удовлетворенно и немного невпопад:

– Кто бы подумал, что такое возможно!…

– Я рассказал отцу о поразительных свойствах медной трубы, - продолжал Крутогоров. - Он сначала не поверил и отругал меня за то, что я беру без позволения вещи, которые могут оказаться ценными. Он все еще надеялся обнаружить в старом доме что-нибудь, что сразу поправило бы наше бедственное материальное положение. Убедившись, что труба в самом деле непростая, он строго-настрого запретил нам с сестрой прикасаться к ней. «Инструмент надо показать в Москве экспертам, - решил он, - тут, возможно, действуют особые свойства человеческого зрения…»

Было уже поздно, мы все устали с дороги, и матушка принялась готовить постели. Меня положили в дядином кабинете на широкой бархатной софе. В соседней комнате легла Танюша, а родители устроились внизу.

Луна высоко поднялась над темными крышами домов, ослепительно сверкая за неплотно сдвинутыми шторами. Ночь была теплой и тихой, стояла середина июля.

Я все никак не мог уснуть. Обступившие меня со всех сторон фигуры и маски египетских, индийских, китайских богов, диковинные чучела, внушительные ряды книг, таинственная медная труба - все смешалось в моем разгоряченном уме. Постепенно мысли мои снова переместились на дядю.

«Кто он, этот сумрачный человек, пропавший без вести в далеких Гималаях?» - думал я, вспоминая дядин выразительный профиль, глубокие, нечеловеческие глаза, сверкающие из-под густых бровей. И опять мой взгляд устремился на зрительную трубу, что лежала поверх груды бумаг и книг на самой середине письменного стола. Она тускло светилась в лунном сиянии.

Часы вдали уже пробили полночь. Я слышал, как пьяный дворник прошаркал, бормоча, от ворот к себе во флигель, как затем чей-то ошалелый кот, фыркая и шипя, сорвался с забора. И вновь все смолкло.

Я лежал не двигаясь, бросая настороженные взгляды то в темные углы, где шевелились и прыгали тени, то на дрожащие лунные блики на гладком дубовом полу. Потом я, кажется, на какое-то мгновение погрузился в забытье и тотчас снова очнулся как бы от легкого электрического удара. И тут мне почудилось, что в комнате значительно посветлело. Вдруг словно раздвинулась невидимая завеса над столом и откуда-то хлынул свет. Он был удивительно нежный, голубоватый и в то же время золотистый.

И вот в этом световом проеме возникла… полупрозрачная человеческая фигура! Да, да! Хотите смейтесь, хотите нет, но я в ту минуту разглядел ее так отчетливо, что и до сих пор сомневаюсь: неужели это была всего лишь галлюцинация?

Фигура шевельнулась, наклонилась над столом. Я не ощутил никакого страха, только безмерное удивление и невольно приподнялся на локте, чтобы получше рассмотреть, что этот человек собирается делать с дядиными бумагами. А он спокойно протянул руку к медной трубе и коснулся ее.

Такого бесцеремонного вторжения незнакомца я не смог перенести: все еще не испытывая ни капли страха, я соскочил со своего ложа и ринулся спасать медную трубу. Но от моего неловкого движения груда книг и рукописей под нею рассыпалась, труба покатилась по столу и с тяжелым звоном упала на пол.

Полупрозрачный гость медленно повернул ко мне худощавое длинное лицо. То был сам дядюшка! Разве мог я забыть этот пылающий взор и крупные аскетические морщины на щеках и лбу! Однако его резкие черты были на этот раз как бы смягчены неким внутренним умиротворением. Я узнал дядю тотчас, да и он, несомненно, признал меня, потому что успокаивающе и ласково кивнул, даже подмигнул дружески, словно желая ободрить или призвать к молчанию. Затем он выпрямился и бесшумно исчез, как растаял Свет над столом быстро померк.

Опомнившись, я позвал сестру, но негромко, так как страха по-прежнему не чувствовал. Танюша мигом прибежала. Она поняла, что со мной произошло что-то необыкновенное. Моя сестренка была, как я говорил, весьма чуткой натурой - без колебаний она поверила моему сбивчивому рассказу. До утра мы обсуждали этот необъяснимый феномен. Вот-с, пожалуй, и все…