Константин Жемер - Когти Каганата

– Открывай, Чихан, собака! – осерчал водитель. – Клянусь Сияньем Небес, да не осквернит божба слух почтенного фаранги, но этот человек выводит меня из себя!

Несколько мгновений он молча выпускал пар, а затем произнёс нараспев, подражая речи не желавшего впускать их привратника:

– О достойнейший из ночных сторожей, о властелин ворот и покровитель забора, не снизойдете ли вы до просьбы путников, и не откроете ли проезд?

Со скрежетом и металлическим стоном створка поддалась и отъехала в сторону. Сторож не переставал препираться.

– А откуда я знаю, может, бабу Першад привел разбойников? Может, хозяин ему мало заплатил и теперь бабу Першад решил силой забрать свои деньги?

Выворачивая передние колеса и виляя рылом, грузовик начал протискиваться в ворота, а из водительского окошка продолжали нестись крики:

– Кто бы говорил, лошадиная морда? Будто я не знаю, что ты воруешь хозяйские сетку и гвозди для своего брата махаджана из Сивоки!

– Отсохни твой нечестивый язык, бабу Пердаш! Всё – враньё! Так кого ты везешь, хитрый бабу? Знатного фаранги везешь?

– Этот фаранги – достойный пандит, добродетельный страж!

– Бандит?! – воскликнул сторож радостно.

– Пандит[58]! О тугоухий охранник, да Сияют Небеса до скончания времен, не видел я человека глупее!

Грузовик покатил по пустырю, оставив ворота и сторожа далеко позади. Сумерки размывали окружающие силуэты, как набегающая волна размывает рисунки на песке. Черный горизонт сливался с черным небом, и чудилось, будто автомобиль попал внутрь катящейся эбонитовой сферы.

– Прощайте, саиб! – сказал водитель, когда грузовик остановился перед выросшей как из-под земли усадьбой.

– Прощай, – ответил Толстой и решил проявить участие. – Тебя сторож-то назад выпустит?

– Чихан? Конечно, выпустит! А-а-а, саиб думает, что Чихан мне – враг. Саиб ошибается: Чихан – мой хороший друг, мой лучший друг. Он меня и впустит, и выпустит.

Кивнув, Толстой вытащил из-за сиденья чемодан и отворил дверь.

В темноте усадьба казалась частью джунглей, обступивших прогалину. Но американец догадывался, что при свете дня рядом обнаружится разве что крохотная рощица. Не любят европейцы оставлять подле своего жилища кусочки дикой природы.

На крыльце стоял невысокий человек с весьма заметным брюшком.

– Мистер Дауни? – с утвердительной интонацией спросил Толстой, оказавшись на твёрдой земле.

– Добро пожаловать, подполковник, в мою скромную обитель, – добродушно заговорил толстячок, спускаясь с крыльца. – На самый, так сказать, край цивилизованного мира… Но я наслышан, что вам удалось побывать за этим краем и вернуться! Потому с удовольствием послушаю рассказ об увиденных чудесах. Однако вы приехали позже, чем я ожидал: к счастью вода в котле остывает медленно, и если хотите, можете выкупаться с дороги. По опыту знаю, что на Востоке белые люди более всего страдают от отсутствия гигиены.

Пока шли к гостевой комнате, гостю удалось вставить буквально пару слов. Большего от него никто, к счастью, и не требовал – радушному хозяину, по-видимому, вполне хватало самого себя в качестве собеседника.

В комнате, швырнув чемодан на кровать, подполковник разоблачился и залез в теплую ванну, где долго скребся куском пемзы, обливался, фыркал и ворочался с бока на бок – точь-в-точь как тот слон, которого днем он принял за бездушный камень.

А уснул американец, едва коснувшись кровати. Даже не успела мелькнуть мысль о законном отдыхе и трудном дне. Сознание просто выключилось, как лампочка…

…Но вот пробуждение получилось неудачным. Мало того, что раскалывалась голова как после доброй попойки, так еще под окном криком избиваемого щенка кричала неизвестная пичуга.

От души ругаясь и проклиная Британию вместе с ее колониями, Толстой оделся, привел себя в относительный порядок и решил выйти на свежий воздух. Тем более что солнце приближалось к зениту. Возможно, голова болела еще и оттого, что подполковник переспал. Как говаривали русские предки: пересып хуже недосыпа.

Дом хранил совершенное молчание. Толстой вышел на крыльцо. В кресле-качалке спиной к дверям сидел встретивший его вчера англичанин. Американец поздоровался.

– Не хотите ли чаю, сэр? – спросил вместо приветствия мистер Дауни, поворачиваясь в кресле.

– Спасибо, – ответил Толстой. – Лучше кофе. Голова гудит зверски. Кофе должен помочь.

Мистер Дауни сказал смущенно:

– В моем доме эдакой гадости отродясь не водилось, – но тут же бодро добавил. – Настоятельно рекомендую чай! Чай – отличное средство от мигрени! А от кофе только сильнее клонит в сон и громче гудит голова!

– Ну, да, – отвечал Толстой, со вздохом опускаясь на ступеньки. – В детстве, помнится, я тоже лечил ангину холодным пломбиром.

– А вы зря смеетесь, подполковник, – скривился мистер Дауни, снимая со столика крошечный чайник. – Я не устаю повторять: чай – это эликсир жизни.

И добавил ворчливо.

– В отличие от кофе…

– Живая и мертвая вода, – сказал Толстой, растирая виски пальцами.

– Простите? – Чайник и ложечка зависли на полпути к точке рандеву.

Не открывая глаз, Толстой, старательно шевеля губами, ответил.

– В сказках моих предков если рыцарь гибнет, то нужно его полить мертвой водой, ну, как цветок в горшке… Полить мертвой водой, чтобы заросли раны, а затем влить в рот живую воду, чтобы вернуть к жизни… В том же безмятежном детстве мама рассказывала мне подобные волшебные истории. Называются они «ска-ззз-ка».

Вспоминать было больно. Как и вообще думать. Толстого мучило наваждение, что ночью к нему в ухо забралась большая сколопендра и теперь выедает изнутри мозг. Отложит там яйца и через неделю изо рта, носа и ушей наружу полезут многоногие коленчатые твари.

– Прошу, сэр, – торжественно заговорил мистер Дауни. – Ручаюсь, через четверть часа вы и думать забудете о головной боли.

Поблагодарив, Толстой без особенного энтузиазма принялся цедить «эликсир». А радушный хозяин, удовлетворенно хмыкнув, вернулся к созерцанию плантации.

– Ваши родители ведь из России? – спросил он минуту спустя.

– Теперь говорят «СССР», – равнодушно ответил подполковник.

Мистер Дауни снова повернулся к собеседнику.

– Обычно дети эмигрантов, говоря о бывшей родине, проявляют хоть какие-то эмоции, подполковник…

Толстой пожал плечами.

– А я её совсем не помню, – сказал он. – А географическое образование на севере Азии не имеет никакого отношения к моей родине – США, или к родине моих родителей – Российской Империи.