Томас Сван - Зелёный Феникс

Она обняла Аскания и поцеловала его в щеку. Они стояли, обнявшись, соединенные чистой любовью к одному человеку. Хотя, не будь Энея, они могли бы полюбить друг друга.

- Насколько приятнее целовать мужчину, чем женщину. Особенно своего пасынка. А теперь иди к отцу. И не давай ему горевать обо мне. Обними его, будто маленького ребенка. Ты знаешь, как это сделать. Скажи, что его горе очень меня расстроит. Я не такая, как эти изнеженные лилии. Больше не такая. И ни за что не позволяй ему идти за мной. Волумна сама отпустила меня отсюда. Она будет его поджидать.

Сладкими были ростки любви, пробивающиеся в душе Аскания, и горькой, как аконит, мысль о том, как велика утрата Меллонии. У отца оставалась мечта о второй Трое, а у нее?..

- Где Бонус Эвентус?

- Наверное, спит в каком-нибудь цветке. Он разбудит меня утром.

- Ты говорила, он умрет осенью. Тебе не будет одиноко без него, без Скакуна... без моего отца?

- И без тебя, Феникс. Белый Сон немного смягчит боль утрат. И потом, я умею ждать. А сейчас иди к отцу. И не выпускай его из лагеря.

- Сегодня я ему ничего не скажу. А завтра добавлю в его вино дурман. А если нужно, сяду на него верхом, возьму дубинку и не слезу, пока он не поймет!

Она окликнула его:

- Я рожу ему сына.

- Ты не можешь этого знать, еще слишком рано.

- Мне сказала Богиня.

В первый раз он поверил в ее богиню. Может, Румина - еще одно имя Афродиты?

- Феникс!

Он остановился у края рощи:

- Что, Повелительница пчел?

- Я буду жить очень долго. Когда ты превратишься в старика, а твой отец уже умрет, я все еще буду такой же, как сейчас. Город, который он собирается построить, не станет тем самым городом - второй Троей, предопределенной богами. Но со временем такой город появится, и, мне кажется, я увижу, как он будет строиться. Кто знает, может быть, мне доведется освятить землю или заложить первый камень! Я буду внимательно следить за твоими прапраправнуками и могу тебе сказать, что им не придется бояться леса - ни львов, ни мстительных королев.

А затем она произнесла последнюю загадочную фразу:

- Я знаю, что сказать твоему отцу.

- Что, Меллония?

- Любовь - это мотылек.

ЧАСТЬ II

Глава I

- Он не тронет тебя, - рассмеялась его мать. Она смеялась редко, и смех ее казался Кукушонку таким же нежным, как звон раскачивающихся на ветру колокольчиков. Но даже этот смех не придал Кукушонку смелости. Сидя на стуле в своей комнате с огромным количеством окон, она выдавливала из челюстей большого мохнатого паука яд, необходимый для оружия дриад булавок, которые они втыкали в волосы, и дротиков [Дротики - короткие метательные копья с каменным, костяным или металлическим наконечником.], которые они держали в мешочках, прикрепленных к поясу.

Тетушка Сегета, сидящая рядом с матерью, улыбалась своей отчужденной улыбкой, и голос ее звучал будто бы издалека, как если бы она находилась в соседнем дереве; Кукушонок любил ее, но ему всегда казалось, что на самом деле ее нет в комнате. Говорят, души спящих покидают ночью свои тела и бродят по пустынной земле Ночных Кошмаров или по Элизиуму Сновидений. Кукушонок думал, что лишь малая часть души Сегеты возвращается утром в ее тело, а остальная душа остается в том счастливом месте, где у дриад есть мужья, а у детей - отцы.

- Кукушонок больше мужчина, чем дриада, - сказала Сегета, - поэтому он не любит пауков.

Она была одной из тех немногих дриад, которые произносили слово "мужчина" без содрогания.

- Паук знает это, - сказал Кукушонок, - и с удовольствием укусил бы меня.

По своей природе пауки были довольно миролюбивые, хоть и ядовитые существа, но еще в давние времена дриады приучили их кусать мужчин и защищать женщин. Ничто не могло сравниться с их умением наскакивать на движущийся предмет - то есть на мужчину. Яд их был смертельным и действовал быстро.

- Мальчик должен быть похожим на отца, - сказала Меллония, - и вырасти настоящим мужчиной, но я, к сожалению, не могу научить его тому, чему научил бы его отец.

Она никогда не называла имени отца; Кукушонок знал только, что он троянец, воин, поэт и отличается величием и благородством, делающим его похожим на бога.

- Даже если отец был троянцем? Из-за таких вот высказываний ты и стала изгнанницей в своем собственном племени. Если бы ты признала свою вину, Волумна простила бы тебя. Ты ведь знаешь, как она любит, когда раскаиваются. Но, похоже, ты даже гордишься своим злосчастным романом. Волумна же сердится, даже когда я тебя просто навещаю, хоть ты и моя племянница.

- Я хочу уйти, - неожиданно заявил Кукушонок.

- Я уже кончила, - ответила мать, - яда достаточно, даже лев от него свалится замертво. Сегета отнесет паука обратно к его друзьям в пещеру под деревом Волумны. ("Они шевелятся в основном ночью, - часто говорила Волумна. - Их шуршание помогает мне заснуть. Иногда я оставляю их у себя в комнате")

Меллония опустила паука на пол, и Сегета несколько раз тихо свистнула. Не спуская глаз с Кукушонка, он боком пополз через комнату. Сегета быстро взяла его в руку.

- Дело не в пауке, - сказал Кукушонок, - я просто... я хочу уйти.

Он не мог признаться, что его одиннадцатилетнее сердце буквально разрывается от того, что его мать - изгнанница. Волумна не держала ее взаперти в дереве, но когда Меллония выходила, никто не шел с ней рядом, кроме Сегеты и Кукушонка. Во время советов она всегда сидела одна на самом верхнем ряду, а Кукушонок, такой же одинокий, как и мать, сидел с детьми один мальчик среди тридцати девочек. Нельзя сказать, что племя не любило Меллонию. Произнесенное шепотом приветствие, улыбка, подаренные плоды граната - все это свидетельствовало о том, что подруги детства не забыли и не осудили ее. Но Волумна часто повторяла, что с той, которая будет дружить с Меллонией, произойдет то же, что и с ней, - она потеряет честь и доброе имя. Гнев Волумны да и просто ее неодобрение делали невозможной открытую дружбу с Меллонией. Королева дриад не имела права казнить своих подданных ни за какие грехи, даже за любовь к мужчине, но могла надолго или даже навсегда заточить их в дереве. Иногда она похвалялась своей чрезмерной снисходительностью по отношению к Меллонии, говоря, что делает это ради ее покойной матери, своей "дорогой подруги".

- Хорошо, Кукушонок. А я займусь твоей новой туникой. Сегета принесла мне пряжу от кентавров.

Он поцеловал мать в щеку и она, быстро и крепко обняв, подтолкнула его к двери.

- Принеси мне бузины, - крикнула она ему вслед.

- Я найду что-нибудь поинтересней.

- Что?

- Моего отца.

- Амазонка! - крикнул фавн, опустив голову и приготовясь бодаться, но когда камень, пущенный Кукушонком из пращи, ударившись о его рога, отлетел в сторону, он передумал и скрылся в зарослях вязов. Кукушонок, четырех футов роста, держал оборону, как кентавр, и расслабился только тогда, когда стук копыт его обидчика полностью слился с песней дрозда и шорохом листвы негромкой непрекращающейся музыкой леса, затихающей лишь ночью или при появлении льва. Когда он был маленьким, фавны звали его девчонкой из-за гладкой кожи и чистоплотности. Теперь, когда он вырос, но, в отличие от фавнов, лицо и тело его по-прежнему были без шерсти, они придумали новое, более обидное, по их мнению, прозвище. Хотя фавны и амазонки иногда занимались любовью, но всегда недолюбливали друг друга. (Настоящее его имя - Зимородок - знала только мать. "Это тайное имя твоего отца. Он был великим воином - самым великим. Но дриады ненавидели его. Лучше не произносить это имя вслух, если мы не одни".) Все остальные звали его Кукушонком. Им казалось, что он так же уродлив, как эта птица, кроме всего прочего откладывающая яйца в чужое гнездо, а этот Кукушонок родился явно не там, где надо.