Андрей Столяров - Телефон для глухих

Точно больные, поддерживая друг друга, выступили из-за вздыбленного остова танка двое людей; один тут же заковылял по равнине, баюча стянутую тряпицей ладонь, а второй подождал, пока выдвинувшийся из цепи “призрак” приблизится к нему почти что вплотную – не колеблясь, шагнул вперед и быстро протянул руку.

– Панг!.. – дернулась молочная переливающаяся поверхность.

“Призрак” остановился и медленно потемнел.

– Кажется, поворачивают, – сказал Хермлин. – Это правда, что они не опасны?

Я ему не ответил. Я позавчера почти полностью содрал ноготь на левом мизинце. Помнится, тогда чуть было не закричал от боли. Но теперь я смотрел на запекшийся, коричневый полукруг с радостью и надеждой. Кровь была настоящая; значит, не копия. И у Катарины на лбу, слава богу, багровела подсыхающая царапина.

Она вдруг открыла глаза.

– Я могу идти. – И действительно встала, упираясь в заляпанную глиной гусеницу.

Вдруг пошатнулась, чуть не упав, и отдернула руку.

– Что такое?

– Смотри: она – мягкая, Анатоль!..

Я осторожно потрогал упершуюся в бугор башню. Металл был горячий и в самом деле подавался, как тесто. Вмятины от моих пальцев тут же заполнила маслянистая жидкость. Запах усиливался и становился просто невыносимым.

Катарина подергала меня за рукав:

– Нет времени, Анатоль…

Мы забрали влево, чтобы не натолкнуться на “призраков”. Я поддерживал Катарину, стараясь не поскользнуться и не повалить нас обоих. – Панг!.. Панг!.. Панг!.. – стреляло по всей мокро поблескивающей туманной равнине. “Призраки”, будто гиены, следовали за нами в некотором отдалении. Они сегодня не торопились, добычи, по-видимому, хватало. Липкая тяжелая грязь наматывалась нам на чоботы. Смешиваясь с горьким потом, стекал по лицу теплый дождь. Катарина, приваливаясь к моему плечу, бормотала, что нам нельзя терять ни минуты. Видел, Анатоль, даже броня уже загнивает. Деградация… энтропия… распад… необратимые изменения… Скоро все поползет… растает… вроде прошлогоднего снега… Никогда не прощу себе, если упустим… Барахтин утверждает, что это – всего лишь проекция на наше сознание…Понимаешь, источник, быть может, даже в другой Галактике… Я, естественно, в этот бред не вникал: снова гипотезы. От гипотез меня уже немного подташнивало. Потому что гипотез я мог бы и сам придумать сколько угодно. Уже хватит гипотез. И хватит дискуссий. И хватит безумного экспериментирования. Оракул не бог, наука не храм, и мы не жрецы, талдычащие одни и те же молитвы. В мире есть вещи, которые гораздо важнее научной истины. Что есть истина? Истина такова, каковы мы сами. Ничего другого, по-моему, ожидать не приходится…

– Осторожно, это, кажется, к нам, – шепотом предупредил Хермлин.

Сильно побитая, без стекол и фар, легковая машина, завывая мотором, с натугой перевалила через бугор и действительно повернула к нам, опасно кренясь на рытвинах. Еще на ходу выскочил из нее длинный юноша в пластиковом “техническом” комбинезоне и, как грабли, запрещающим жестом поднял к небу руки.

– Стой! Игорь Краузе. Аварийный штаб. Регистрация… Кто такие, по очереди, пожалуйста, фамилия, специальность? Прошу прощения, в машину взять не могу. – Пока мы бормотали что-то в подставленную коробочку диктофона, ловко выщелкнул из стеклянного тубуса три больших ярко-зеленых таблетки. – Вот, возьмите. На язык – и пусть рассосется. – Тонким указательным пальцем с отгрызенным ногтем коснулся Хермлина. – Вы освобождаетесь от мобилизации: можете идти домой. А вот вы и вы, – палец быстро мелькнул, – к десяти ноль-ноль явиться в распоряжение штаба. На личные дела час. Сбор у почты. Пройдете обследование, получите задание и паек. В машину, прошу прощения, взять не могу. Вопросы?

Таблетки были горькие. Вероятно, “Хонг” – стимулятор.

– Хотя бы Хермлина захватите, – сказал я. – Он же старик.

– Да-да, – рассеянно ответил Игорь Краузе. – Больные и старик и от мобилизации освобождаются… Вы, разумеется, можете идти домой. Сбор у почты. В машину взять не могу. Вопросы?

– Вопросов нет, – в тон ему сказал я.

Тогда Игорь Краузе резко кивнул – всем троим, и, уже залезая в машину, неожиданно обернулся.

– Да!.. Ламарк только что обнаружил пульсацию магнитного поля. Местную, затухающую; скорее всего, связано со “спектаклем”. Здорово, правда? – обвел, нас сияющим, каким-то младенческим взглядом. – Сбор у почты. В десять ноль-ноль. Получите паек и задание.

Машина тронулась вправо, где через ров был переброшен дощатый настил. Колеса, стреляя брызгами, проскальзывали по глине.

– А знаете, что? – сказал Хермлин, поднимая грязный воротничок. – Я, пожалуй, впервые рад, что мне – уже семьдесят. Честное слово рад. Хорошо, что осталось совсем немного. Я, наверное, все равно не привыкну к тому, что на нас надвигается. Это, по-моему, происходит слишком стремительно. У меня не то чтобы страх, но как-то уже не хочется жить…

Он шагал теперь гораздо увереннее и энергичнее – чуть сутулясь, зажав, чтобы согреть, пальцы подмышками. Землистость с его лица сошла, дыхание стало глубоким и равномерным. Скорее всего, подействовал стимулятор. У меня тоже явно прорезались новые силы. А что касается Катарины – она теперь чуть ли не подпрыгивала от нетерпения, ловила ртом капли, растирала по скулам теплую дождевую влагу. Ей было жарко, даже от одежды ее исходил легкий парок. Сырая душная тишина уже не мешала. Дождь усиливался и ровным шорохом покрывал рвы, окопы, перевернутые и уже оплывающие орудия, ящики для снарядов, поникшие проволочные заграждения, суетливых ворон, которые копались в кучах выпотрошенной земли. Далеко, на кромке равнины проступил город: серые зубчики зданий и ближе – руины гелиостанции. Она, видимо, сильно пострадала во время сражения. Меж раздавленных корпусов взметывался громадный, поставленный на ребро, очень светлый металлический диск. Рыхлые завихрения туч облизывали его верхний край. Это, наверное, опрокинулась чаша солнечного приемника. Я подумал, что Катарина, как только сможет, вернется сюда. Наглотается стимуляторов и сразу же прибежит, пока нет кордонов. И, по-видимому, немедленно прибежит Эрик Гаппель, и Нимеер, и деловитый Игорь Краузе – тоже. И еще, вероятно, многие, кто апатично и вяло бредет сейчас по равнине. Они обвесятся кучей аппаратуры, возьмут, цейтрафер, камеры, блоки экспресс-анализа. И им абсолютно до лампочки будет, какая трагедия здесь только что разыгралась. Сколько людей погибло и сколько навсегда искалечено апокалипсисом. Проблемы для них тут просто не существует. Важны результаты. Важен наметившийся подход в беседе с Оракулом. Жертвы поэтому должны быть принесены. Они, конечно, не монстры, рожденные новым “технологическим” временем. Напротив, они –гуманисты, и все, разумеется, делается, только для человека. О жертвах они сожалеют, конечно, и даже искренно. И если бы как-то можно было без жертв, они бы проголосовали за это немедленно. Но если без жертв не обходится, чья тут вина? Они, разумеется, все впоследствии объяснят: благие порывы, неудержимое продвижение цивилизации, издержки прогресса, выход на принципиально новые рубежи. За это, скажут они, следует заплатить любую цену. Мне иногда казалось, что они попросту ненормальные. Отдать жизнь за гипотезу – за одну из возможных гипотез среди сотен других. Фанатики, жалкие слуги науки, мнящие себя ее господами. Я предвидел, что так будет и в этот раз. Они исползают всю эту глинистую неприветливую равнину, они исследуют и заснимут каждый миллиметр мертвой почвы, они рассмотрят под микроскопом и выделят тончайшие фракции. Возьмут пробы воздуха, глины, воды – чего только можно. Будет проведены самые удивительные эксперименты. Будут сделаны подробнейшие анализы и немыслимые расчеты. Будут выпущены сотни статей и прочитаны десятки блестящих докладов. Лавиной посыплются новые знания – заманчивые и пугающие. И одного лишь, пожалуй самого главного, они не сделают никогда. Они никогда не спросят себя – зачем? Зачем это нужно, и есть ли в их судорожной работе хоть какой-нибудь смысл? Такой вопрос им попросту не придет в голову…