Коллектив авторов - Полдень, XXI век (июль 2012)

И потому, когда Игорек пришел вдруг, ведя за руку юную студентку-первокурсницу, и объявил, что приглашает нас к себе на свадьбу, я даже не удивился: он давно уже не проявлял интереса к работе, и мысли его явно витали где-то очень далеко от символьного моделирования мыслительных процессов. Какое-то время я думал, что, погуляв месяцок, он вернется наконец в строй, но, не приняв в расчет ни требований его нового быта, ни амбиций его молодой жены, серьезно ошибся в своих прогнозах. Игорек вернулся, чтобы с новыми силами вкалывать на подгоняемых Романом проектах. Его интерес к искину иссяк окончательно.

На пятый год они ушли оба, оставив гараж в мое полное распоряжение. Нет, они звали меня с собой и предлагали очень выгодные условия и должность руководителя научно-исследовательского отдела, но их огромный шаг вперед виделся мне чудовищным регрессом. Я чувствовал, что меня предали. У меня были прежние вычислительные мощности, но больше не было средств, чтобы их развивать.

Я не помню, как я провел шестой год.

Приходя в себя то в сточной канаве, то перед экраном монитора, я делал что-то, забывая фиксировать, что я делаю и зачем, пока наконец не попал в наркологический диспансер. Два месяца там привели меня в чувство. Я вернулся с твердым намерением продолжить работу. Попытки разобраться в том, что же я наворотил с перепоя, отняли порядочно времени, но на седьмой год я вернулся уже к полноценной работе.

Меня не хватило надолго.

Глядя вокруг трезвым взглядом, я понимал, что лучшие годы жизни уже угроблены зря и едва ли меня ждет успех. Я не справлялся в одиночку. Мне едва удавалось сводить концы с концами. Я вновь и вновь сталкивался с необходимостью брать левые проекты, и этот замкнутый круг никак нельзя было разорвать.

На восьмой год я навесил на дверь гаража амбарный замок и надолго забыл дорогу туда. Работа в айти опротивела мне окончательно, я больше не хотел никаких шабашек.

Помыкавшись немного без места, я наконец подал резюме в «Сколково» и, как ни странно, меня взяли читать лекции об искусственном интеллекте. Возможно, дело не обошлось без вмешательства Романа. Но тема, так вдохновлявшая меня когда-то, теперь лишь высасывала последние силы. Домой, в свою однокомнатную квартиру в студгородке, я возвращался совершенно опустошенный и долго сидел, глядя в стену невидящим взглядом и не думая ни о чем.

На девятый год, когда я сидел вот так на диване в полной душевной прострации, в мою дверь позвонил незнакомец.

Он сказал, что приехал от матери. Что она совсем больна, давно госпитализирована, но молчит об этом, не желая расстраивать. Дела ее было пошли на поправку, но с месяц назад ей стало хуже. Он писал мне, возможно, я помню, а последние дни она все просит меня приехать. Так просит, что он, ее лечащий врач, решил съездить за мною сам.

Я смотрел на него, не понимая. Я давно уже не заглядывал в свой электронный ящик и не видел его письма. С матерью мы уже несколько лет как обменивались парой дежурных новогодних открыток и звонком на день рождения.

Конечно же, я поехал. Сразу же. Точно так, как уезжал от нее: с одним айпедом и единой картой россиянина в кармане пальто. Город мало изменился за прошедшие девять лет: врач вез меня на своей машине по знакомым с детства улицам. Припарковался на стоянке у госпиталя. Провел меня длинными лентами ярко освещенных, ослепительно-белых коридоров.

Остановился у палаты, предложив подождать минуту, пока он войдет к ней, подготовит ее. Кивнув, я принялся ждать.

Ждать пришлось недолго.

Врач вышел. Посмотрел на меня с каким-то диким выражением лица. Пробормотал невнятно: «Вам лучше не входить».

Я оттолкнул его прочь, бросившись в приоткрытую дверь.

Моя мать полулежала, откинувшись на подушки. На ее коленях покоился лэптоп. Чуть улыбаясь, она поглаживала его край большим пальцем высохшей, морщинистой руки, кивала, соглашаясь.

С экрана, улыбаясь чуть грустно уголком рта, на нее смотрел я. Говорил ей что-то так тихо, что слов с порога было не разобрать.

Я остолбенел.

Мать повернулась ко мне. Было видно, с каким трудом далось ей это движение. Посмотрела с минуту внимательно.

– Вы что-то хотели?

Я молчал.

– Не будете ли вы так добры? Я разговариваю с сыном.

И она улыбнулась мне той улыбкой, которую я уже совсем позабыл.

Я тихо вышел вон, оставив их вместе. Рухнул в одно из кресел в коридоре.

Врач посмотрел на меня все так же дико и скрылся в палате.

Не знаю, сколько я просидел так, пока он не вернулся и не опустился рядом, выдохнув: «Кончено».

Помолчав немного, он добавил: «Перед смертью она просила вас приехать, а вы всё плакали и говорили, что не можете».

Сказав это, он поднялся и ушел.

Я достал айпед. Впервые за много лет открыл электронную почту.

Ящик был забит под завязку.

Последние несколько сообщений упали из блога.

Я перешел по ссылке.

«Мне незачем больше жить» – было написано в последнем посте моего блога.

Ниже семь человек, совершенно мне не знакомых, на разные голоса кричали одно:

«Не смей этого делать!»

Джон Маверик Аплодисменты для Кукольника (Повесть)

Глава 1-я

Тоскливо пахнет еловой смолой и перечной мятой. Сквозь прореху в крыше сарая виден похожий на лоскуток синего шелка кусочек неба, который то и дело легкими стежками прошивают тонкие черные силуэты ласточек. Мы лежим на досках, наполовину зарывшись в сено, – трое мальчиков и одна девчонка. Самый старший – Мориц Бальтес – только-только закончил шестой класс. Он самый харизматичный в нашей маленькой группе и самый сильный. Не физически, а как бы внутренне сильный – точно карликовая береза: вроде неказистое с виду дерево, а попробуй согни. Ребята в школе это чувствуют и никогда не задирают его, даже старшеклассники. Хотя с первого взгляда ничего особенного в нем нет. Полноватый мальчик, неуклюжий, носит очки с толстыми стеклами, а в кармане – маленький фонарик, словно ему всегда и везде не хватает света. Когда пытается что-то разглядеть – хоть средь бела дня, – то прежде всего выхватывает это из воображаемой темноты узким направленным лучом. Вот язык у него хорошо подвешен, это да. Он мастер рассказывать. Наверное, потому, что много читает. Правда, я читаю не меньше, но Мориц любит серьезные романы – взрослые и немного жутковатые. Такие, как «Звонок» Судзуки Кодзи или «Парфюмер» Патрика Зюскинда.

Двойняшки Хоффман – Марк и Лина – совершенно не похожи друг на друга. Не близнецы, а настоящие антиподы. Лина – востроносая девочка с косичками, отличница и поэтесса, ведет дневничок, в который круглыми, почти каллиграфическими буквами заносит цитаты из любимых книжек, а также всякие свои девчачьи мысли, страдания и стишки. Последними невероятно гордится, хотя поэзии в них с гулькин нос, а путных идей и подавно. Ну, это на мой взгляд.