Терри Биссон - Святой Лейбовиц и Дикая Лошадь

Чиир Хонган выпрыгнул с другой стороны и, обойдя карету, показался перед всадниками, изрыгая проклятья на наречии Диких Собак с Высоких равнин.

— Во имя своры Диких Собак и их матери приказываю вам, безродные ублюдки, отпустить ее и спешиться! — Чернозуб поднял оружие кардинала, но у него неудержимо тряслись руки.

Третий Кочевник, не занятый возней с девушкой, вскинул мушкет, присмотрелся к Медвежонку и бросил оружие. Остальные опустили девушку на землю, и она тут же убежала. Всадники неторопливо спешились, и их предводитель опустился на колени перед подходившим Хонганом.

Теперь он объяснялся на наречии Хонгана.

— Потомок Маленького Медведя, господин наш Дневной Девы, мы и не собирались обижать ее. Мы увидели этих коров и решили, что они наши. Мы всего лишь подурачились с девушкой.

— Всего лишь подурачились, решив слегка изнасиловать ее. Извинитесь — и чтобы ноги вашей тут не было. Сейчас же! Вы знаете, что эти прирученные коровы не принадлежат вам. Вы безродные ублюдки! Ездите на лошадях без клейма. Я слышал, как вы говорили на языке Кузнечиков, так что вы не из этих мест. Никогда впредь не приближайтесь к этим людям; они «Дети Папы», у которого есть договор со свободными племенами.

Посетители немедленно подчинились и исчезли. Весь этот инцидент длился не более пяти минут, но Чернозуб не мог прийти в себя от изумления. Он выкарабкался из кареты. Чиир Осле Хонган стоял, прислонившись к козлам, и рассеянно смотрел вслед всадникам, которые сквозь снежные заносы скакали к главной дороге.

— Они разбойники из Кузнечиков, но они знали тебя! Кто ты? — изумленно спросил Чернозуб. Кочевник улыбнулся ему.

— Мое имя ты знаешь.

— То, которым они называли тебя?

— Господином Дневной Девы? Разве ты никогда не слышал его?

— Конечно, не слышал. Так называется твой род.

— Или порой род дяди.

— Но эти безродные сразу же узнали тебя. Ночью мне снился король Кочевников.

Хонган засмеялся.

— Я не король, Нимми. Пока еще не король. Они не меня узнали. А вот это, — он коснулся металлического орнамента на передней части шлема. — Клан моей матери, — он улыбнулся Чернозубу. — Нимми, меня зовут Святой Сумасшедший из рода Маленького Медведя по материнской линии. Произнеси это на языке Зайцев.

— Чиир Хонненген. Но на Заячьем это означает Сумасшедший Волшебник.

— Только фамилию. Как она звучит?

— Хоннейген? Ханнеган?

— Именно так. Мы двоюродные братья, — насмешливо сказал Кочевник. — Никому не говори и никогда не вспоминай, как это звучит на Заячьем.

Со стороны дома Шарда появился кардинал Коричневый Пони, и Чиир Хонган пошел ему навстречу, чтобы рассказать об инциденте. Чернозуб задумался, не подшучивал ли над ним Кочевник. Он слышал намеки, что правящая династия происходила из Кочевников, но так как Боэдуллус об этом не упоминал, должно быть, корни происхождения крылись в недавних столетиях. По крайней мере, теперь он знал, что по материнской линии Хонган происходит из могущественного рода. Его собственная семья, переселенная на фермы, не имела герба, и он никогда не изучал геральдику равнин. Его интерес к Кочевнику подстегивала и тесная дружба последнего с отцом и-Лейденом, который называл его «медвежьим детенышем». Часто, когда Кочевник правил каретой, священник ехал верхом рядом с ним, и их разговоры носили личный характер. Они были хорошо знакомы еще на равнинах. Из подслушанных отрывков разговоров он сделал вывод, что и-Лейден в прошлом был учителем Кочевника, но ныне без особого приглашения не хочет больше играть эту роль, пусть даже не опасается, что выросший и поумневший ученик рассмеется ему в лицо.

Чернозуб отправился искать свою г’тару и четки в амбаре, который был наполовину скрыт склоном холма. Эдрии не было видно, но он слышал приглушенный звук струн, которые кто-то дергал. Пол в амбаре был каменным, а из-под закрытой задней двери по желобку струился ручеек талой воды, который наполнял корыто у внешней стены. Над дверью высился сеновал. Открыв дверь, он очутился перед выкопанным погребом, заполненным почти пустыми бочками, в которых хранились сморщенные репы, тыквы и немного проросшего картофеля — остатки прошлогоднего урожая. На полках стояли банки с консервированными фруктами — где только они выросли? Кроме того, тут было еще три бочонка, какой-то сельский инвентарь и куча соломы, которой перекладывали овощи. Никого не было видно. Он решил уходить, но едва он тронулся с места, как с сеновала спрыгнула Эдрия, преградив ему дорогу. Взглянув на нее, Нимми сделал шаг назад. Несмотря на погоду, она обошлась лишь короткой кожаной юбкой, ослепительной улыбкой и его четками, которые висели у нее на шее, как ожерелье.

Нимми попятился.

— А г-г-где г’тара?

— На сеновале. Там куда удобнее. Можно зарыться в сено. Пошли туда.

— Тут теплее, чем снаружи.

— Ну и ладно, — она закрыла за собой дверь, оставив их обоих в непроглядной темноте.

— У тебя есть лампа или свечка?

Она засмеялась, и Нимми почувствовал ее руки, скользившие по телу.

— А ты разве не можешь видеть в темноте? Я могу.

— Нет. Прошу тебя… Как ты можешь?

Она отдернула руки.

— Что могу?

— Видеть в темноте.

— Я ведь из джинов, ты знаешь. Кое-кто из нас это умеет. Хотя не по-настоящему. Просто я знаю, где нахожусь. Но я вижу и ореол вокруг тебя. Ты один из нас.

— Из кого — из вас?

— Ты джин с ореолом.

— Я не… — он запнулся, услышав в темноте, как зашуршала ее юбка, потом стук кремня о кресало и увидел вспыхнувшую искру. Искра блеснула еще несколько раз, после чего Эдрия раздула трут и запалила сальный фитиль. Нимми слегка расслабился. Она сняла с полки две глиняные кружки и повернула кран одного из бочонков.

— Давай пропустим по стаканчику вишневого вина.

— В общем-то я не испытываю жажды.

— Да не в жажде дело, глупый. Это для того, чтобы запьянеть.

— Я не испытываю к этому склонности.

Она вручила ему кружку и присела на солому.

— Моя г’тара…

— Ах да, в самом деле. Подожди. Я принесу ее.

Пока Эдрии не было, Нимми, нервничая, сделал глоток вина. Оно было крепким и сладким, пахло смолой, и он тут же расслабился. Эдрия вернулась с его г’тарой, но, когда он потянулся за ней, отвела руку.

— Ты должен сыграть для меня.

Он вздохнул.

— Хорошо. Но только один раз. Что тебе сыграть?

— «Налей мне, брат, еще одну, а потом пойдем ко дну».

Нимми наполнил кружку и протянул ей.

— Да это же название песни, глупый.

— Я ее не знаю.

— Ну просто сыграй что-нибудь, — Эдрия шлепнулась на солому. При свете свечи он видел, что под юбочкой у нее не было никакой одежды. Но что-то показалось ему странным. Он видел девочек в этом виде, только когда был ребенком, но такого не мог припомнить. Он посмотрел на нее, на г’тару, на кружку с вином, которую держал в руке, на свечу. Допив вино, он снова наполнил кружку.