Андре Лори - Радамехский карлик

— Не так уж много, как вы, по-видимому, полагаете! — воскликнул Костерус Вагнер, — я берусь окончить всю эту работу в течение пяти лет!

— В пять лет! — воскликнул в свою очередь Норбер Моони, доставая из кармана свою записную книжку. — Ну, нет, до этого далеко!.. Если не ошибаюсь и если я хорошо понял вашу мысль, вы собираетесь, по-видимому, построить нечто вроде Вавилонской башни, не так ли? Громадный маяк, воздвигнутый на возможно широком основании, и притом на возможно высоком, какое можете встретить где-нибудь на Гималаях например, и этот-то маяк должен вырастать, этаж за этажом, вплоть до Луны. Я уже не буду настолько нескромен, чтобы спросить у вас, откуда вы добудете вашим рабочим воздух, которым они могли бы дышать, когда работа их продвинется настолько, что им придется строить на такой высоте, где воздух уже слишком разрежен. Вот что я вам скажу, и скажу не голословно, а на основании самых точных математических данных: допустим, что ваша башня в течение первого года достигнет высоты в сто метров — что будет уже выше всех ныне существующих зданий, построенных руками человеческими, кроме двух-трех исключений, — и тогда, знаете ли, сколько вам потребуется времени на окончание вашей постройки? — три миллиона шестьсот тысяч лет! Допустим даже, что вы ежегодно будете строить по целой миле в вышину, что почти невероятно, — и тогда на ваше сооружение потребуется девяносто тысяч лет! При условии, что вы будете строить по сто двадцать пять миль в год, вам необходимо будет потратить на это семьсот двадцать шесть лет. При условии одной тысячи миль (что составляет четыре миллиона метров) вам надо будет девяносто лет…

— Для того, чтобы выстроить вашу башню в пять лет, вы должны ежегодно строить по семнадцать тысяч миль в высоту, иначе говоря, по шестьдесят восемь миллионов метров! Вот результаты самого элементарного арифметического расчета… Итак, с этой точки зрения план ваш прямо-таки неосуществим и непригоден, если допустить даже, что во всех других отношениях он вполне осуществим!

Холодный душ, который бы вдруг окатил все почтенное собрание, конечно, не произвел бы более охлаждающего, скажем, леденящего впечатления, чем эта аргументация. Костерус Вагнер чувствовал себя буквально пришибленным и не мог возразить ни слова.

— Надо признать голосование недействительным и потребовать назад наши деньги! — крикнул вдруг один крупный хлеботорговец.

— Да!., да!., да!., потребовать назад наши деньги! — точно эхо загудели разом сотни голосов.

— Вы не можете этого сделать! Вы не имеете на это права! — закричал Питер Грифинс, выскочив вперед к самому краю эстрады и грозя кулаками почтенному собранию. — Раз дело решено голосованием и составлен протокол, то и сам Парламент не может изменить принятого решения! Все акции принадлежат компании!.. Кто недоволен дирекцией этой компании, может уходить, но деньги останутся в кассе общества!

— А в этом-то, по вашему, и вся суть, не так ли? — крикнул чей-то злобный, резкий голос, заглушая общий шум и гам. Председатель тщетно пытался водворить порядок. Он собирался уже встать и надеть шляпу, выразив этим, что считает заседание закрытым, но Норбер Моони сделал знак, что он еще не досказал своей мысли.

Тотчас же воцарилась тишина.

— Но то, что я сейчас сказал, еще вовсе не значит, чтобы самая мысль компании была нелепа и неосуществима, — продолжал молодой оратор, — отнюдь нет! Признаюсь даже, что прежде, чем я увидел заявления «Selene Company», я был уже убежден, что мысль эта осуществима. Вот уже несколько лет, как сам я занимаюсь той задачей, которая лежит в основе этого Общества, и признаюсь, я того мнения, что для человечества положительно стыдно, что оно до сих пор не завоевало еще Луны, не сделало ее, эту спутницу свою, эту столь близкую соседку свою, безусловной собственностью!..

— Как и господин Вагнер, я тоже убежден, что если мы теперь не решимся взяться за дело завоевания Луны, то наши сыновья или внуки непременно сделают это и будут смеяться над теми, кто считал это дело невозможным… Вот почему, как только я узнал из газет о том, что нашлись предприниматели, которые решили попытаться осуществить эту мысль, я тоже пожелал принести свою малую лепту этому благому начинанию и сам поспешил сюда. То, что я позволил себе критиковать, это отнюдь не саму мысль Общества, отнюдь не его задачу, а то решение этой задачи, которое нам было предложено. Мне оно кажется неосновательным, необдуманным, пустым и трудно осуществимым. Но я считаю, что все эти трудности легко преодолимы иным путем!

— А, так! Так это следовало сказать с самого начала, что вы имеете свой личный маленький план на этот счет! — зарычал Костерус Вагнер.

— Да, я имею свой личный план, и если уважаемое собрание разрешит мне, то позволю себе тут же изложить его вкратце! — сказал Норбер Моони. — Я нарочно с этой целью приехал в Мельбурн. Но прежде всего, чтобы меня не приняли за какого-нибудь мечтателя или шарлатана, или за утописта, я считаю нужным сказать, кто я такой!

— Да! да! говорите! — кричали слушатели, очарованные его теплой, живой речью.

Ободряемый аплодисментами, Норбер Моони в кратких чертах, с подобающей скромностью, рассказал без лжи и утаек свою личную повесть. Он заявил, кто он в данный момент, какие именно предметы он преимущественно изучал, над чем именно более всего работал. Сын лесного инспектора, он с раннего детства почувствовал влечение к математическим наукам, с успехом выдержал экзамен морского училища, а затем и Парижской политехнической школы, и на двадцать втором году был причислен к Академии наук в качестве астронома.

Будучи последовательно прикомандирован к обеим научным экспедициям, отправлявшимся: первая на Тап-пи, вторая на остров Кергелен, он имел счастье открыть две новые планеты, еще никем не описанные, и награжден Академией наук одной из ее больших наград за свои труды по спектральному анализу. Вскоре после того он получил путем наследования небольшое состояние и затем прикомандировался к новой астрономической миссии, отправлявшейся в Тасманию. Вот в этот-то момент он из газет узнал о вновь образовавшемся в Мельбурне акционерном обществе.

Такого рода спекуляции были как раз по душе Норберу Моони, потому что они на крыльях смелой гипотезы уносят далеко за пределы современной науки, открывая уму и предприимчивости широкие горизонты. Как часто, занимаясь исследованиями Луны, изучая ее горы, кратеры, долины и моря, делая фотографические снимки ее поверхности, он мечтал о средствах перенестись в эти заманчивые, далекие страны. И, не довольствуясь одними мечтами, он пробовал говорить об этом. Многие старые астрономы, привыкшие ксвоим профессиональным шорам, привыкшие к рутине своих ежедневных наблюдений, которые они затем установленным порядком разрабатывали при помощи классических формул, с негодованием выслушивали его смелые теории, которые он не старался скрывать от них. Напрасно молодой астроном указывал им на громадные успехи, какие делает ежегодно физика и исследования Луны, доказывая, что столь близкое знакомство с этим спутником, что его карты, более точные и подробные, чем карты африканского материка на земном шаре, —все это указывает на путь, по которому нам следует идти вперед, все это обещает нам в близком будущем более тесные и прямые связи с Луной.