Юрий Никитин - Никитинский альманах. Фантастика. XXI век. Выпуск №1

— Считай, что легко отделался, червяк! В следующий раз выплыть не дадим. И они вернулись в харчевню. А дряхлый киммериец, кашляя и дрожа всем телом, выполз из канавы. С трудом переставляя ноги, он пошел вдоль улицы к главной площади, туда, где пока еще возвышалась статуя Конана. Я неслышно двинулся следом… Как всегда, у монумента лежало несколько сточенных ножей, сломанный топор и разбитый арбалет. К этому памятнику было принято приносить не цветы, а оружие, честно отслужившее свой срок. Хлюпая при каждом шаге набрякшей в жиже обувью, старик подошел к подножию скульптуры, изготовленной некогда великим ваятелем Луцци, и пал на колени. Трясясь, стуча зубами, он воздел глаза к небу и запричитал. 

— Великий Кром! Обрати взор Свой на нас, ничтожных! Мы растеряли силу, позабыли гордость, утратили отвагу! Мы сидим по своим углам, как тараканы, дожидаясь в страхе, пока чванливые заморские вельможи раздавят нас поодиночке, и каждый утешает себя только тем, что именно до него очередь дойдет еще нескоро. Великий Кром, мы ходим, согнувшись, и уже не смеем бросить взгляд на Твои Вершины. Мы забыли Твое Имя, Великий Кром, мы молимся Чужому богу!

Неужели нам суждено навсегда стать рабами жадных трусов, заполонивших нашу землю и развративших наших детей?! Неужели мы так и сгинем в той гнилой трясине, в которую сами превратили свою жизнь?! Старик заплакал. Слезы ползли по морщинистым щекам, капали на землю и мешались со струйками вонючей слизи, натекшими с промокшей одежды. Потом старик снова стал молиться. — Великий Кром!

Я никогда не был ни очень смелым, ни очень сильным. Я бесцельно растратил свою молодость, не совершив ничего значительного и не принеся никакой пользы своей Родине. Но я умоляю Тебя, Великий Кром! Мне недолго осталось жить. Дай же мне в обмен на все то время, что осталось прозябать моей душе в этом жалком теле, хотя бы на день — волю Конана, силу Конана, разум Конана! Мне нечего более предложить Тебе в жертву, Великий Кром. Но я клянусь Тебе Твоим Именем, что распоряжусь этим днем достойно! И такая тоска была в его голосе, такое отчаяние, такая искренняя мольба, что чудо не могло не свершиться. И оно свершилось! Сначала старик перестал трястись. Потом поднялся с колен. Потом с треском лопнули его лохмотья, разорванные взбугрившимися мышцами. Затем он протянул руки к бронзовому мечу памятника. Металлический Конан легко отдал свое оружие Конану во плоти. Вооружившись, киммериец огляделся и бесшумно растворился в темноте.

Завтра, после того как цирюльник выступит на площади и солдаты герцога под недовольный ропот горожан опрокинут обезоруженный памятник, Конан поднимется во весь огромный рост на крыше особняка градского главы. Ошарашенная стража застынет в ужасе, а он с боевым кличем спрыгнет вниз и пришпилит герцога к носилкам. Народ сомнет растерявшихся солдат, и волна восстания покатится дальше по Киммерии, сметая и Лигу Баронов, и Имперских Наместников, и вообще всех паразитов, что успели налипнуть на вольную страну за полтора десятка предыдущих лет. Впереди восставших будет идти Конан, а перед ним будет лететь легенда об ожившем памятнике, заставляя трепетать сердца врагов. И так будет много, много дней подряд. А, победив, народ вновь изберет Конана своим королем. И он будет королем много, много лет подряд, королем сильным, мудрым и справедливым. Так что все закончится хорошо. Я, Великий Кром, знаю это абсолютно точно.

Эдуард Мухутдинов

КОТ, КОТОРЫЙ ХОТЕЛ НАУЧИТЬСЯ ЛЕТАТЬ

Моему коту Ваське, которому от души наплевать на все романтические порывы.

Это был самый одинокий кот на свете. Все окружающие занимались своими делами, жили обычной размеренной жизнью, и их ничто остальное особо не заботило. Но этот кот, хотя и жил так же, это было на грани его сил и душевных возможностей. Он не хотел закончить свои дни в сером унылом обществе, являясь его мельчайшей составной частью.

Его тянуло ввысь, этот кот мечтал о полетах. Он прожил уже полжизни, и она нравилась ему все меньше. Как-то сдуру и по наивности он проболтался двум приятелям о мечтах, а те оповестили об этом всех остальных знакомых. Отныне, когда кот выходил из дома, его непременно окружали котята. Они начинали смеяться и упрашивали «взять с собой в полет». Котята полагали это очень смешным и думали, что кот тоже веселится вместе с ними. Но он едва мог вытерпеть эти издевательства над сокровенными мечтами и поэтому постепенно стал покидать стены квартиры лишь изредка, только по особой необходимости. Вскоре судьба приготовила ему тяжелый удар. Кошка, горячо любимая супруга кота, ушла к другому. Она лишь на мгновение забежала домой, чтобы попрощаться и забрать пожитки. Кот стоял в неподвижности и онемении, переваривая новость, пока кошка порхала по дому, собирая чемодан. Потом она подскочила к коту, чмокнула в нос, промурлыкала: «Адье, мон амурр», и исчезла.

Но это не сломало кота. Он все равно жил, почти как прежде, каждый день проходил обычно, а ночи — наполовину во сне, наполовину в мечтах. Он был романтик, этот кот. Раньше он рассказывал свои мечты кошке, и та слушала или притворялась, что слушала. Теперь кошки рядом не было, — но кот все равно говорил, тишина нарушалась еле слышным урчаньем. Он говорил в пространство, и звезды с безмолвной Луной слушали его, изредка чуть заметным подмигиванием выражая одобрение. Будь кот человеком, он мог бы выплеснуть свои рассуждения на бумагу и, несомненно, стал бы знаменит и менее романтичен. Но кошачий народ не любит словесных упражнений, он практичен. Поэтому кот все больше и больше отдалялся от собратьев. И даже птицы, в которых остальные коты видели всего лишь кусок пищи, иногда ускользающей, иногда — попадающей в лапы, не вызывали у кота инстинктивной хищнической реакции. Напротив, он почти был готов поклоняться им — ведь птицы летали! Пернатые как-то это чувствовали и не только не боялись кота, но стали даже навещать его, скрашивая одиночество. Но постепенно его обычным настроением стало мрачное недовольство собой и жизнью.

Окружающие сторонились кота, и он это замечал; и в свою очередь, тоже стал избегать общества. Только ночью, окруженный птицами, он преображался, глаза начинали сверкать странным фиолетовым светом, шерсть лоснилась, усы нетерпеливо вздрагивали в ожидании чего-то. Увы…

Ничего не происходило. Иногда ему снились сны. И в них он непременно летал.

Кот чувствовал как парит в пространстве тело. Он ощущал мощные потоки восходящего воздуха, наслаждался играми лучей заходящего солнца на горизонте…

Просыпаясь, он долго лежал, не двигаясь, заново переживая сон, вспоминая малейшие подробности; но тем тоскливее становилась обычная жизнь. Однажды кот встретил ту кошку. Она весело мурлыкала, слушая своего нового ухажера. Но едва ее зеленые глаза встретились с необычными фиолетовыми кота, осеклась, нос ее побледнел, словно она узрела призрак; и кошка поспешила увести ухажера подальше, стремясь избежать неприятного для всех троих разговора. Кот в мрачном настроении вернулся домой. «Все хуже и хуже», — горько подумал он и раздраженно отмахнулся от соловья, подлетевшего к нему. Ах, лучше бы он этого не делал. Этот жест оказался роковым. Отброшенный соловей ударился о стену, упал на землю и умер, сломав шею. Тут же испуганные и возмущенные птицы взлетели и начали в воздухе громко обсуждать преступление. Потом все вместе выразили ему презрение, как предателю — и разом покинули, оставив в одиночестве. Но кот ничего не слышал и не замечал. Сейчас для него существовал лишь этот комочек перьев, который только что летал, — летал! — а теперь уже не шевелится и не двигается. У кота была благородная душа, он не мог даже помышлять о ненависти к тем, кто от рождения наделен способностью парить, о чем сам мечтал без надежды. И, тем не менее, только что он убил одного из них — парящих. И вот тогда что-то сломалось в нем.