Урсула Ле Гуин - Левая рука тьмы (сборник)

Однако голова загадочного чужака осталась на месте! Он, правда, пошатнулся, и все же меч Згамы отскочил от его головы, как от скалы. Собравшиеся вокруг костра дружно вздохнули: «Ах-х-х!» Незнакомец перевел дух и снова застыл в неподвижности, не сводя глаз со Згамы.

Згама колебался; он уже почти готов был отступить и дать этому загадочному Страннику пройти. Однако врожденное упрямство пересилило осторожность и страх.

– Взять его! – рявкнул он. – Руки ему скрутить! – Но люди не двинулись с места, и он сам схватил Роканнона за плечо и заломил ему руку за спину. Только тогда остальные опомнились и бросились на чужака, но тот и не сопротивлялся. Костюм отлично защищал практически от любых вредных воздействий извне – от температурных колебаний, от радиации, от поражения электрическим током, от ударов острыми предметами, мечом например, от пули и даже от лазерного луча, но вот помочь Роканнону освободиться от хватки полутора десятков человек костюм, разумеется, не мог.

– Никто просто так не пройдет мимо дворца Згамы, Властелина Большого Залива! – Теперь Згама по-настоящему дал волю своему гневу, когда его «смелые» головорезы наконец схватили Роканнона. – Ты же шпион! Шпион желтоголовых ангьяр! Я тебя знаю! Явился сюда со своими наглыми речами, колдовством и прочими штучками, а следом за тобой приплывут большие лодки с драконами. Нет уж, залива им не видать! Я здесь хозяин, у нас тут закон не писан! Так что пусть эти желтоголовые со своими рабами-подхалимами только сунутся сюда – уж мы дадим им попробовать нашей бронзы! А ты, значит, выполз из моря, чтобы погреться у моего очага? Ну ты у меня погреешься, шпион! Привязать его вон к тому столбу!

Его наглая, грубая речь словно взбодрила остальных бандитов, и они бросились исполнять приказание. Вскоре Роканнон был привязан к одному из столбов, поддерживавших над гигантским очагом громадные вертела. У его ног быстро выросла куча дров.

Потом все смолкли. Згама встал – огромный в своих шкурах, свирепый, крепкий, он выглядел весьма внушительно. Выхватив из очага пылающий сук, он ткнул им Роканнону чуть ли не в лицо и поджег дрова. Сухой плавник вспыхнул сразу, в мгновение ока сгорела одежда Роканнона и его коричневый теплый плащ, подарок Могиена; огонь плясал у самого лица.

– Ах! – снова выдохнула толпа, и вдруг кто-то один воскликнул: – Смотрите!

Когда чуть опали языки пламени, ольгьяр стала хорошо видна по-прежнему неподвижная фигура Странника у столба, хотя пламя уже вовсю лизало ему ноги. Странник смотрел Згаме прямо в глаза, на его обнаженной груди сиял огромный прекрасный камень, оправленный в золото, – точно открытый глаз.

– Педан, педан, – завизжали женщины и разбежались по темным углам.

Панику остановил своим зычным голосом Згама:

– Да сгорит он! Пусть себе горит! Эй, Дехо, подбрось-ка дровишек. Этого шпиона, видать, так просто не зажаришь! – Згама вытащил в круг, освещенный пламенем костра, какого-то мальчишку и заставил его подбрасывать дрова. – Что, у нас уж и поесть нечего? Эй, женщины, где еда? Несите! Вот уж ты, Странник, полюбуешься, какие мы гостеприимные, посмотришь, как сладко мы едим!

И он схватил с подноса, который услужливо поднесла ему одна из женщин, огромный оковалок мяса. Стоя перед Роканноном, Згама впился в жареное мясо зубами; мясной сок стекал по бороде. Его приспешники, подражая ему, тоже стали рвать зубами мясо, но старались все же держаться подальше от костра. Бо́льшая же часть ольгьяр вообще не осмелилась подойти к очагу; однако Згама всех заставил есть, пить и громко кричать, а кое-кто из мальчишек даже обнаглел настолько, что подбирался к самому костру и подбрасывал в огонь палку-другую. Но человек у столба по-прежнему стоял совершенно спокойно, будто онемев, а огонь плясал и лизал его странно светившуюся красноватую кожу.

Наконец шум стих, языки пламени опали. Мужчины и женщины улеглись спать тут же, на полу или прямо на теплой золе, завернувшись в свои шкуры. Дозорных осталось всего двое, да и те держали мечи на коленях и не выпускали из рук чаши с вином.

Роканнон устало прикрыл глаза, одним легким движением скрещенных пальцев высвободил из-под костюма лицо и вдохнул свежего воздуха. Ночь, как всегда, тянулась удивительно долго и наконец сменилась не менее долгим рассветом. В серых сумерках из завесы тумана, проплывавшего за окном, появился Згама. Оскальзываясь на жирных пятнах, оставшихся на полу после пиршества, и перешагивая через спящих и похрапывающих своих подданных, он подошел к своему пленнику и уставился на него. Тот тоже глаз не отвел, смотрел сурово и не мигая, не обращая ни малейшего внимания на бессильную ярость своего пленителя.

– Ну гори же, гори! – прорычал Згама и, стремительно повернувшись, выбежал вон.

Снаружи Роканнон услыхал знакомое сиплое мяуканье летучего кота – это были одомашненные звери, тучные, с очень густой шерстью; их повсеместно выращивали на мясо как ангьяр, так и ольгьяр, подрезав им крылья. Здесь этот своеобразный «скот» пасся, по всей вероятности, на прибрежных скалах. Дворцовый зал постепенно опустел, остались лишь несколько женщин с младенцами, старавшиеся держаться от Роканнона подальше, даже когда пришло время жарить на очаге мясо для близящегося ужина.

К этому времени Роканнон уже простоял, привязанный к столбу, часов тридцать и страдал не только от болей в затекшем теле, но и от жажды. Ему всегда было трудно обходиться без воды. Он мог очень долго ничего не есть и в цепях, возможно, продержался бы не меньше, хотя голова у него уже начинала кружиться от усталости; но вот без воды он, пожалуй, выдержит еще, самое большее, один здешний долгий день.

Он был совершенно беспомощен; не мог даже ничего сказать этому Згаме, пригрозить ему или польстить – похоже, любые его слова теперь только подлили бы масла в огонь.

С наступлением темноты, когда языки пламени снова заплясали у него перед глазами и снова сквозь них замаячила бородатая белокожая физиономия озверевшего Згамы, Роканнон постарался мысленно представить себе совсем другое лицо – светловолосого и темнокожего Могиена, которого любил как самого близкого друга, даже, пожалуй, как сына. Ночь все тянулась, костер жарко пылал, и Роканнон стал вспоминать крошку Кьо, маленького фийяна, бесхитростного и хрупкого, как ребенок, странным образом привязавшегося к нему, – отчего это так получилось, Роканнон даже и не пытался понять. Он вспомнил Яхана, воспевающего древних героев Халлана, Иота и Рахо, то ссорившихся, то мирившихся друг с другом, их веселый смех, когда они обихаживали громадных Крылатых; и еще он вспомнил Хальдре – как она расстегнула тогда на шее золотое ожерелье и подала ему. Но ничего изо всех своих сорока предшествующих лет жизни, проведенных в самых различных мирах, не вспоминал он, хотя столько всего узнал за эти долгие годы, столько всего сделал. Нет, теперь все это сгорело, навсегда унесено прочь тем взрывом и этим костром. Ему почудилось вдруг, что он стоит посреди парадного зала в замке Халлан, где на стенах висят гобелены с изображением дерущихся с крылатыми великанами светловолосых людей, а Яхан подносит ему чашу с водой…