Айзек Азимов - Фонд и Империя

— Мне так кажется, — согласился Барр. — Честно говоря, Клеон может не прожить и года, и последует дискуссия о наследовании и возможном претенденте, что может обернуться последней гражданской войной для Империи.

— Тогда, — сказал Форелл, — больше нет врагов.

Барр задумчиво произнес:

— Существует еще Второй Фонд.

— На другом конце Галактики? Ну, до этого еще далеко.

Деверс внезапно обернулся при этих словах, и его лицо потемнело от злости, когда он посмотрел на Форелла:

— Наверное, есть и внутренние враги.

— Неужели? — холодно спросил Форелл. — Кто, например?

— Например, люди, которые могут захотеть увеличить немного свое богатство и не дать ему попасть в руки тех, кто его создает. Понимаете, что я имею в виду?

Презрительный взгляд Форелла постепенно наливался злобой, как и у Деверса.

Часть II

Мул

11. Жених и невеста

Мул …О Муле известно меньше, чем о любом другом, равном ему по масштабу, герое истории Галактики. Его настоящее имя неизвестно; можно лишь строить догадки о его юности. Даже величайшие его деяния дошли до нас со слов его соперников, но в главной степени по свидетельствам юной невесты…

Первое впечатление Бэйты от Гавена никак нельзя было назвать захватывающим. Муж указал ей на него — тусклая звезда, затерявшаяся в пустоте на краю Галактики. Она находилась за последним скудным скоплением звезд, где одиноко теплились слабые огоньки. И даже среди них выглядела бедно и неприметно.

Торан понимал, что для начала семейной жизни красный карлик не очень-то подходящее место, и смущенно улыбнулся:

— Я понимаю, Бэй, — это не самая лучшая замена, ведь так? Я имею в виду — из Фонда сюда.

— Ужасная перемена, Торан. Мне не надо было выходить за тебя замуж.

Прежде, чем он успел взять себя в руки, на его лице промелькнула обида, а она проговорила своим особенным, «уютным» тоном:

— Ну, ладно, глупенький. А теперь выпяти нижнюю губу и посмотри на меня как умирающая утка. Так, как смотришь обычно, прежде чем склонить голову мне на плечо. А я глажу твои волосы, полные статического электричества. Ты ведь ожидал услышать какую-нибудь ерунду, да? Ты ждал, что я скажу: «Я буду счастлива с тобой везде, Торан!» или «Межзвездные глубины будут нашим домом, любимый, где только ты и я!» Признайся.

Она поднесла к его носу палец — и успела отдернуть его на секунду раньше, чем муж его укусил.

— Если я сдамся и признаю, что ты права, ты приготовишь обед? — сказал он.

Она удовлетворенно кивнула. Торан улыбнулся, глядя на жену.

По большому счету, она многим казалась некрасивой: он признавал это — даже если это было не первое впечатление. Ее волосы были темными и лоснящимися, хоть и прямыми, рот немного великоват — но в глазах, отделенных от гладкого белого лба пышными, густыми бровями, теплых и карих, всегда было полно смешинок.

А за крепко сколоченным и прочно схваченным фасадом практичного, лишенного романтики и расчетливого подхода к жизни скрывалось маленькое озерцо нежности. К нему трудно было пробиться, как ни старайся. И удавалось это только тому, кто верил, что оно существует — но не подавал вида.

Торан еще раз проверил приборы — в чем не было особой надобности — и решил расслабиться. Он совершал межзвездный прыжок, за которым следовали несколько миллимикропарсеков «по прямой», после чего требовалось уже ручное управление. Он откинулся назад, чтобы взглянуть в кладовую, где Бэйта манипулировала нужными ей банками.

В его отношении к Бэйте была нежная покорность, удовлетворенный благоговейный страх, означающий победу для того, кто три года балансировал над пропастью комплекса неполноценности.

Ведь он в конце концов был провинциал, и не просто провинциал, а сын торговца-изменника. А она была из самого Фонда, мало того, ее родословную можно проследить вплоть до Мэллоу.

И при всем этом — мелкая дрожь внутри. Вернуться с ней на Гавен, в этот мир скал и пещерных городов, было уже само по себе плохо. Заставить ее встретиться с традиционной враждебностью торговца к Фонду — кочевника к горожанину — было еще хуже. Все же… После ужина — последний прыжок!

Гавен светился злым пурпуром, а вторая планета была клочком красноватого света с неровным краем атмосферы и полукругом темноты. Бэйта склонилась над большим проекционным столом — точно в паучьем перекрестье его сетки была планета.

Она сказала решительно:

— Я бы сначала хотела повидать твоего отца. Если я ему не понравлюсь…

— Тогда, — сухо ответил он, — ты будешь первой симпатичной девушкой, у которой это получится. С тех пор, как он потерял руку и перестал скитаться по Галактике, он… Впрочем, если ты спросишь его сама; он будет рассказывать тебе обо всем, пока не отсохнут уши. В свое время я понял, что старик привирает, по тому, что ни одну историю он не рассказывал одинаково…

Гавен уже несся им навстречу. Окруженное сушей море тяжело катило свои волны под ними; серовато-синее, в опускавшейся дымке, тут и там теряющееся из виду среди клочковатых облаков. Горы неровно проступали вдоль побережья.

Снизившись, они увидели, что море покрыто рябью до самого горизонта, где промелькнули ледяные поля, обнимающие берег.

Корабль начал стремительное торможение, и Торан проворчал:

— Твой костюм застегнут?

Пухленькое лицо Бэйты округлилось и покраснело — пористая ткань костюма с внутренним отогревом плотно прилегала к телу.

Корабль со скрежетом приземлился на открытом поле у самой кромки подъема плато.

Они неловко выбрались наружу в густую темноту галактической ночи, и у Бэйты перехватило дыхание — так было холодно и так пронизывал сильный ветер. Торан схватил ее за локоть, и они неуклюже побежали по гладкой твердой земле к блестящему искусственному свету, мерцающему вдали.

Вышедшие навстречу охранники встретили их на полпути, и, тихо обменявшись парой фраз, повели их дальше. Холод и ветер исчезли, когда каменные ворота распахнулись и затем закрылись за ними. Теплая комната, залитая белым стенным светом, была наполнена шумом и суетой. Люди подняли глаза от своих столов, и Торан предъявил документы.

Быстро взглянув на бумаги, их пропустили, и Торан прошептал жене:

— Папа, наверное, устроил все необходимые формальности. Обычная процедура занимает здесь около пяти часов.

Они, наконец, выбрались наружу, и у Бэйты вдруг вырвалось:

— О, Боже…

Пещерный город был залит дневным светом — белым светом юного солнца. Конечно, это было не солнце. То, что должно было быть небом, затерялось в расплывчатом сверкании всеохватывающего великолепия. Теплый воздух, напоенный запахами зелени, был достаточно плотным.