Анна Скарфо - Проклятая

Вот уже неделю я его не вижу. И я больше не хочу его видеть. Как-то вечером Доменико Яннелло снова мне сказал, что хочет взять меня к себе на грузовик, уже в следующую поездку. Но и на этот раз он мне не назвал точной даты. Да он их мне никогда и не называл.

Но меня пугает совсем не это. И я снова, как наяву, вспоминаю, какие у него были глаза и рот, когда он мне говорил:

– В пятницу приведешь с собой сестру.

Мое тело уже ни на что не реагирует. Мое тело перестало все ощущать еще три года назад. Но вот зато мое сердце уже не умещается в груди. Оно у меня снова забилось. Оно у меня бьется все сильнее и сильнее, и ему уже мало места. Я его чувствую здесь, в груди: там у меня давит. И я не могу попросить ни у кого помощи.

Перед уходом из дома я долго смотрю на отца. Он только что вернулся с работы. Сегодня он ушел из дому в четыре утра и только-только вернулся с поля, весь в земле. Она у него повсюду – на ботинках, под ногтями и даже в волосах. А вот теперь он сидит на кухонном стуле и смотрит в пустоту.

И еще я смотрю на маму, которая молча готовит ему обед.

И я думаю: вот сейчас я им все и расскажу. Вот сейчас я сяду за стол, на почетное место, посмотрю отцу прямо в лицо и все ему расскажу.

Могу себе представить, что бы из этого вышло! Вот это была бы сцена!

Но если уж я этого не сделала, когда мне было тринадцать лет, то не сделаю этого и сейчас. Нет, с ними мне говорить нельзя. Я-то знаю, заранее знаю, что они мне скажут. Что мне нужно помалкивать. Что я позор семьи, ее исчадие. И что если в городе узнают о том, что было, то для них настанут черные дни. А еще папа подумает, что это я сама во всем виновата. Нет, мой папа – он совсем не злой. Просто он человек старых понятий – человек, родившийся и поживший в Сан-Мартино, живущий по правилам и по принципам этой нашей земли, где считается, что мужчина – это мужчина, а женщина – это женщина.

А я не хочу, чтобы отец на меня злился.

Утром, перед тем как выйти, я долго смотрела и на сестру. Она у нас такая красивая.

Вот уже месяц я работаю в Таурианове, в закусочной. Каждый вечер, когда я возвращаюсь домой, от меня воняет жареным. И моя кожа, и мои волосы – все провоняло жареным. А тесто, из которого я делаю аранчини[29], оно у меня даже под ногтями – прямо как земля под ногтями моего отца. Я весь день что-то делаю. Выхожу из дому. Еду на работу. Вот так, потихоньку, день и проходит. Стоять на кухне, у плиты, и жарить – на этом много не заработаешь. Но все, сколько бы я ни заработала, я отдаю маме. Деньги меня не интересуют. Так или иначе, но работа – это всего лишь начало. Начало для того, чтобы уехать из Сан-Мартино, изменить жизнь. И я это пробую во второй раз.

Когда в закусочную вошел карабинер[30], я думала о сестренке. Он был в форме. Это фельдфебель К.

Я его хорошо знаю, потому что он работал у нас в Сан-Мартино, в полицейском управлении.

Вытащив шумовкой из фритюрницы последний аранчини, я вымыла руки и вышла в зал.

Это было 15 сентября 2002 года, в восемь часов. Я помню все – и день, и час. Помню свое лицо. И лицо фельдфебеля.

Не помню только одного – почему я это сделала. Но я это сделала.

– Здравствуйте, офицер.

– А… это ты, Анна Мария! Привет.

– Извините, что я вас отрываю, офицер…

Я подошла к нему и заговорила тише. И он тоже заговорил тише.

– Я сейчас на работе и не могу отлучиться. Мне нужно вам кое-что рассказать… Это очень неприятное дело. И очень важное. Вы должны меня выслушать. И пожалуйста, никому не говорите, что я с вами разговаривала. Пожалуйста, никому, умоляю вас. Но вы должны придумать, как мне помочь. Я вам расскажу все, а вы уж потом проведете свое расследование… и мне поможете.

Все это я говорю, не переводя дыхания.

– Надо помочь моей сестре. Это очень некрасивое дело. И очень важное. И никто об этом не должен знать, – добавляю я на последнем дыхании.

Фельдфебель выглядит оторопевшим. Он долго думает, не зная, что ответить. Одной рукой он придерживает свою фуражку, а другой ковыряет только что купленную пиццу.

Но теперь замолчала и я. Я молчу и оглядываюсь вокруг. Нет, больше никаких посетителей в закусочной нет.

А ведь перед тем как выйти из кухни, я этого даже не проверила!

В обеденном зале никого нет. Здесь только я, фельдфебель и какая-то девчушка на террасе. К счастью, она болтает по мобильнику. Здесь только мы.

– Послушай, Анна Мария, а о чем вообще речь? – наконец спросил меня фельдфебель.

– Э… нет, я вам не могу этого сказать. Только не здесь и не сейчас! Это очень путаное дело, это надо долго рассказывать. Да и к тому же, если увидят, как мы тут с вами разговариваем, у меня могут быть неприятности. Так что мы с вами должны что-нибудь придумать… Вы должны придумать, как мне помочь.

– Слушай, а почему бы тебе не прийти в полицейское управление? Ну, например, завтра утром: ведь сейчас уже вечер. Ты туда придешь, попросишь меня позвать. И вот там-то мы с тобой и поговорим спокойно.

– Нет, нет, это ни за что! – И я отпрянула назад, собираясь вернуться на кухню.

Фельдфебель тихонько положил мне руку на плечо, словно успокаивая меня:

– Но послушай, Анна…

– Нет, офицер, только не у вас в отделении. Потому что если они увидят, как я туда войду, то они сразу же все поймут.

– Но в чем дело-то? Ты что-нибудь увидела? У тебя что-то случилось дома? – Он смотрит на меня во все глаза, пытаясь догадаться.

– Давайте с вами сделаем вот что. Вы можете прийти сюда завтра? Завтра днем?

– Сюда?

– Ну да. Здесь, в закусочной, будет лучше. Давайте завтра встретимся перед закусочной около пяти, пока я не начну работать. Вот тогда я вам все и расскажу. А уж потом мы и решим, что делать.

– Ладно, Анна Мария, хорошо. Не беспокойся. Завтра днем я сюда вернусь, обещаю.

– Я вам верю, верю, что вы вернетесь. Знаете, у меня никого нет – ни родных братьев, ни двоюродных, чтобы они могли мне помочь. Так что когда я вас увидела… Я просто не знаю, к кому мне обратиться.

– Не волнуйся, Анна, завтра увидимся. Вот увидишь, окажется, что это все пустяки, ничего серьезного, и все уладится.

– И все-таки вы ничего не говорите моим родителям, пожалуйста. Никому этого не говорите, ни за что. Сначала вы должны выслушать меня, а уж потом…

– Хорошо, Анна, до завтра.

– До завтра.

Бедный фельдфебель! Он и представить себе не может, чего такого особенного может ему рассказать шестнадцатилетняя девчонка. Но зато теперь он все знает. И вот теперь-то он мне поможет. Но даже если я и останусь одна, я все равно не отступлю.

На следующий день, после пяти вечера, фельдфебель подошел к закусочной. В тот день на работу я не пошла. Я сказала хозяйке, что у меня проблемы, и она была так любезна, что дала мне отгул. А в двадцать минут шестого мы вместе с фельдфебелем К. вошли в полицейское управление.