Владимир Кузьменко - Гонки с дьяволом

— В общем, да. Но не думал, что она разразится так скоро.

— И поэтому решили организовать такой стационар?

— Да нет! Здесь были другие, тогда более существенные причины. Если бы в то время я заикнулся о такой необходимости, меня посчитали бы свихнувшимся. Хотя, должен признаться, в тайне я имел в виду такой вариант.

— Вот-вот. Если бы по стране были заранее созданы такие группы, то катастрофа не нанесла бы такого сокрушительного разгрома нашей цивилизации. Заранее подготовленные изоляторы могли в будущем стать очагами культуры и сохранить научную и техническую информацию.

— Кстати, об информации, — поддержал я его, — необходимо будет, пока еще не начались полевые работы, поездить по ближайшим городам, порыться в библиотеках. Все, что удастся найти, надо привезти сюда. Я думаю, что города уже не представляют эпидемической опасности.

— Я сейчас побывал в Волынске. Он пуст!

— Что делается в других странах? У нас есть приемник и, кажется, есть еще не вышедшая из строя батарейка. Давайте попробуем включить.

Мы разыскали радиоприемник, вставили в него батарейки. Приемник молчал. Мы обшарили все диапазоны и все безрезультатно. Я уже хотел выключить его, но Алексей взял его у меня из рук и снова стал прокручивать ручку настройки волны на диапазоне УКВ. И вдруг в комнату ворвался голос.

— Кто жив — отзовитесь… Кто жив — отзовитесь… — без конца твердил голос. — Прием! Кто жив — отзовитесь…

— Надо добыть мощную рацию, — проговорил Алексей, выключая радио. — Наверное, какой-то оставшийся в живых радиолюбитель или кто-то из военных. Наш приемник не уловит слабомощные рации. Надо более чувствительный.

Как ни странно, но именно этот голос, прозвучавший в динамике приемника, раскрыл нам всю глубину постигшей нас катастрофы. До этого сознание как-то не могло согласиться с тем, что погибли миллиарды людей и на всей планете остались небольшие группы, которые из последних сил стремятся выжить.

Весна наступила ранняя. Уже в первых числах марта установилась плюсовая температура. Видимо, с южной Атлантики пришел мощный циклон. Мокрый снег сменился дождем. В лесах появились проталины. Озеро было еще сковано льдом, но поверх него уже проступала вода. Снег сошел к первому апреля и, как по заказу, наступили теплые солнечные дни. Песчаная почва быстро впитывала влагу и трава на лесных полянах, пригретых теплым весенним солнцем, пошла в рост, набирая с каждым днем силу.

Пришла пора начинать полевые работы. У нас были уже готовы два трактора и прицепы с дисковыми плугами. Но сначала предстояло покончить с опасными соседями. Несмотря на патрулирования, время от времени появлялись бродячие стаи собак, пытались нападать на пасшийся скот. Как я и предполагал, наши враги стали селиться в свои «городища». Алексей обнаружил три таких холма, сплошь покрытых норами.

— Когда начнем? — спросил он меня.

— Надо подождать пока они выведут щенков. Иначе все разбегутся и тогда в лесу трудно будет разыскать логова.

— А ведь вы оказались правы. Мы и раньше стреляли в них, забрасывали гранатами, а они все-таки продолжали нападать. Теперь же боятся и разбегаются только при виде патрульных. Прямо, парапсихология!

— Вполне возможно. Собаки тысячелетиями жили рядом с человеком и научились читать его мысли. Вернее, не мысли, это слишком громко сказано, а чувства, т. е. отношение к себе. У животных способности к этому, по-видимому, более развиты, чем у человека. Я помню, что меня совершенно игнорировали зайцы, которых я встречал в лесу, когда ходил по грибы. Они подпускали меня на пять-шесть шагов и не спеша удалялись. Именно удалялись, а не бежали.

— Вы не охотник?

— Нет. Не могу стрелять в этих зверушек, которых и так мало.

Алексей внимательно посмотрел на меня.

— Ты что?

— А как же тот муравейник?!

— Ах, вот ты о чем. Это была жестокая необходимость. Тут не место колебаниям. Надо было действовать быстро и решительно.

— Ну этого у вас предостаточно! Я заметил, — продолжал он, все еще пристально глядя мне в лицо, — что, в принципе, вы добрый человек, но можете быть предельно жестким. Помните пленных бандитов? Вы отдали приказ расстрелять их так же спокойно, как будто речь шла о чем-то обыденном…

— Что же, я должен был орать?!

— Да нет! Меня поразило ваше спокойствие при этом и то, что вы тут же забыли о них.

— Других дел было предостаточно.

— А вы не верите, что их можно было бы исправить?

— Нет! А что до спокойствия, то… У меня тогда, да и сейчас вот стоит перед глазами мальчик с ногами, перебитыми автоматной очередью… И не будем больше об этом!

Голос мой против воли прозвучал резко и зло.

— Простите! — смутился Алексей.

Он помялся и, видимо, желая сгладить неловкость, заговорил о чем-то другом. Я его не слышал. Мысли мои вернулись к событиям недавней осени. Всю свою жизнь я ничто не ненавидел так неистово, как насилие. Я считал, что нет выбора средств и запрещенных приемов по отношению к неспровоцированному насилию. Помню, что в разговоре со своим пленником на лесной поляне я весь похолодел от возмущения и ненависти, когда он стал излагать свои планы создания рабовладельческого или крепостнического общества. Нет ничего более ценного в жизни, чем свобода. «А Родина, общество?» — шепнул мне внутренний голос. Сейчас эти понятия были почти абстрактными. Не было ни Родины, ни общества. Была небольшая группа людей, затерянная среди безмолвия Земли, пережившей только что сокрушительную катастрофу.

Но даже если так, может ли считаться Родиной страна, которая отнимает у своих сынов свободу? Мне никогда не были понятны патриотизм крепостных крестьян, преданность рабов своим господам. Подлый раб, подсыпающий яд своему господину, был мне более понятен, чем раб, спасающий ему жизнь. Может, я согласен, это чувство свободы и ненависть к насилию были гипертрофированы у меня, но я ничего не мог с собой поделать. Неспособный к насилию над ближним, я был готов на все, чтобы отстоять свою личную свободу и свободу тех, кто доверял мне в это трудное время.

Мне всегда казалось, что общество карабкается в своем развитии на ту вершину, где каждый будет свободен, где не будет отвратительного насилия над телом и душой человека. Возможно ли это вообще? Или же это несбыточная мечта? Не потому ли этот путь был так труден, что оружие зла, лжи и насилия было всегда более совершенным и жестоким, чем оружие добра и правды? А почему нельзя сделать иначе? Но не противоречу ли я сам себе? Не скатываюсь ли я к той, скомпрометировавшей себя формуле, что великая цель оправдывает любые средства?