Георгий Мартынов - Гость из бездны

4

Вторая биохимическая лаборатория стояла среди обширного сада. Громадное здание из белого материала, увенчанное куполом из молочного стекла, как снежная вершина горы возвышалась над зелёным морем окружавших его растений.

В глубине сада были разбросаны небольшие домики, такие же как и лаборатория. Некоторые из них были тоже увенчаны маленькими куполами. Эти домики как бы прятались от глаз в этой зелени.

Сад был очень велик — несколько квадратных километров. В нём были представлены все виды плодовых культур: груши, яблони, вишни, лимоны, мандарины, кокосовые деревья и ещё множество растений, неизвестных ботаникам двадцатого века.

Вдоль аккуратных дорожек тянулись длинные гряды всевозможных цветов, собранных, казалось, со всех концов света. Тут были хорошо известные во все времена розы, тюльпаны, георгины, маки. Рядом с ними росли новые, выращенные за последние века.

Огромные ели, высясь на перекрёстках дорожек, касались своими тяжёлыми ветвями лёгких и стройных стволов тропических пальм. В тени ветвей манговых деревьев, отягощённых плодами, поражало взор разнообразие форм причудливых орхидей.

Юг и север, восток и запад были представлены здесь вместе — самыми красивыми или полезными видами растительного мира.

Воздух, наполненный ароматом цветов и пряным запахом тропических фруктов, был так чист и прозрачен, что казался совершенно лишённым пыли.

Впрочем, это так и было на самом деле.

Ничем не возмутимая тишина царила в этом уголке роскошной природы. Разноцветные бабочки порхали с цветка на цветок, сверкая в лучах солнца, как драгоценные камни. Ни одного насекомого, кроме них, да ещё золотисто-коричневых пчёл, не было видно. На дорожках не ползали ни муравьи, ни жуки. В воздухе не мелькали комары и мошки — обычные спутники жаркого летнего дня.

Иногда с ветки на ветку перелетали маленькие красивые птички, напоминавшие своим ярким оперением колибри. Других птиц в саду, по-видимому, не было.

По одной из дорожек, покрытой мелкой, хорошо утрамбованной морской галькой, шли двое людей. Оба были высоки ростом и хорошо сложены. Их движения были гибки и точны, изящны и красивы, как движения гимнастов.

Мужчина в обычном для этого времени костюме — рубашке и коротких брюках, — сшитом из светло-серого материала, был Владилен. Со времени поисков метеорита, а затем гроба Дмитрия Волгина молодой астроном ещё больше загорел, и его кожа отливала теперь чуть ли не чёрным блеском.

Этот загар, который на всяком другом показался бы чрезмерным, очень шёл к худощавому лицу Владилена, к его характерным чертам, свидетельствующим, что в жилах его предков текла кровь арабов.

Его спутницей была молодая женщина, одетая в темно-красное короткое платье, сильно открытое сзади, а спереди закрывавшее всю грудь до самой шеи. Голые колени и голени отливали золотистым загаром. Ноги, обутые в туфельки вишнёвого цвета, казались очень маленькими в сравнении с её ростом. По моде того времени её волосы свободно падали на спину и плечи.

Женщина была светлой блондинкой и, несмотря на женственную тонкость черт, очень похожа лицом на Люция.

Она оживлённо рассказывала, а Владилен, наклонившись слегка в её сторону, внимательно слушал.

— В конце концов, — говорила она, — ему разрешили и этот опыт. Возражения были со многих сторон, высказывались самые разнообразные точки зрения, но отец с помощью своего единомышленника Ио сумел убедить противников. Ио считает, что, сказав «А» надо иметь смелость сказать и «Б». Если произведён один опыт, нет оснований отказываться от следующего. Отец говорит, что нельзя упустить такого счастливого случая, не использовав его до конца, что это подведёт итог многим работам как его самого, так и целого ряда его предшественников. Вы знаете моего отца, Владилен. Он большой учёный и великий энтузиаст науки. Я люблю и уважаю его, но в данном случае не могу с ним согласиться.

— Вот как? Это почему же?

— Мне кажется некрасивым этот новый опыт. Первый не требовал вскрытия тела и потому имел характер простого наблюдения. Это одно. А теперь… Нельзя забывать, что отец имеет дело не с животным, а с человеком. Пусть мёртвым, но тем не менее заслуживающим уважения. Какое право имеет отец, Ио или любой другой учёный производить над его телом свои опыты? Его согласия на это они не получали. И не я одна так думаю. Мой дед Мунций, вы его знаете, также был против.

Владилен на минуту задумался.

— Мне кажется, — сказал он, — что вы, Мунций и все остальные, думающие, как вы, неправы. Ваш отец рассуждает вполне логично. В очень древние времена умерших людей зарывали в землю. Они как бы продолжали существовать, не исчезали бесследно. Люди привыкали к мысли, что хотя человек и умер, но он где-то есть. Отсюда и происходил этот непонятный культ мёртвых, дошедший в сознании людей до нашего времени…

— В этом вопросе вы что-то путаете, — перебила молодая женщина. — История совсем иначе говорит о причинах…

— Возможно, что я действительно путаю, — перебил её, в свою очередь, Владилен. — Но не в этом дело. Я хочу сказать, что хотя мы не сохраняем тел умерших, а уничтожаем их, из памяти людей не исчезают те, кто этого заслуживает. Мы чтим не тело человека, а его деятельность как разумного существа. Если правда, что это тело Героя Советского Союза Дмитрия Волгина, то его имя начертано рядом с именем его жены на золотой доске у стен Пантеона, а этого, по-моему, вполне достаточно. Я уверен, что если бы можно было спросить его самого, то он с радостью согласился бы и после смерти послужить науке на пользу человечества. Я был бы счастлив на его месте. Да и вы, Мэри, конечно…

Она засмеялась.

— Вы рассуждаете совершенно так же, как мой отец, точно сговорились. И с вами трудно спорить. Любой из нас согласился бы послужить науке не только после смерти, но и при жизни. Я согласилась бы стать объектом опыта моего отца даже в том случае, если бы этот опыт лишил меня жизни. Это естественно. Но тут совсем другое дело.

— Не вижу разницы.

— Его согласия не было… — начала Мэри, но Владилен опять перебил её.

— Это всё формальные суждения, не имеющие практического смысла, — сказал он волнуясь. — Отвлечённые рассуждения о праве каждого человека самому распоряжаться собой при жизни и своим телом после смерти. Схоластика! — почти крикнул он. — Я согласен с Люцием, что это совершенно исключительный и неповторимый случай. Тело пролежало законсервированным в свинцовом гробу почти две тысячи лет и сохранилось лучше, чем знаменитые египетские мумии. Оно совершенно высохло, но все внутренние органы остались на своих местах. Установить — умерли ли клетки тела навсегда, или они способны снова ожить — это имеет колоссальное значение для науки. До сих пор все опыты доказывали исключительную способность клеток к восстановлению, но произвести опыт такого масштаба ещё никому не приходилось.