Стивен Кинг - Противостояние. Том II

Малыш подошел обратно к тачке на своих высоких каблучках — аккуратно уложенные волосы блестели, лицом своим он напоминал карликового василиска, в его глазах полыхала ярость.

— Я не оставлю мою ё…ю тачку, — сказал он. — Слышишь меня? Никогда. Я не оставлю ее. Ты иди вперед, Мусорок. Иди туда и погляди, как далеко тянется эта ё…я машинная пробка. Не знаю, может, там грузовик на дороге. Я только знаю, что мы не сможем вернуться — здесь нет обочины. Нам придется спуститься вниз. Но если там просто застрял какой-то грузовик или еще что-нибудь, я тут все разнесу к чертям собачьим. Я тогда подцеплю все эти сучьи потроха и по одному пошвыряю с обрыва. Я могу это сделать, и тебе лучше поверить в эти хенки-пенки. Давай двигай, сынок.

Мусорщик не спорил. Он осторожно пошел вверх по шоссе, пробираясь между застрявшими машинами. Он был готов пригнуться и побежать, если Малыш начнет стрелять. Но Малыш не стрелял. Когда Мусорщик отошел, по его мнению, на безопасное расстояние (за пределы пистолетного выстрела), он забрался в кузов грузовика и оглянулся. Малыш, миниатюрный панк из преисподней, фигурка, кажущаяся с расстояния в пол-мили и вправду кукольного размера, пил, облокотясь о бок своей двухместной тачки. Мусорщик хотел было помахать ему рукой, но потом решил, что не стоит.

Мусорщик начал свою пешую прогулку в тот день около половины одиннадцатого утра. Шел он медленно — машины стояли, так тесно прижавшись друг к другу, что часто приходилось перелезать через капоты и крыши грузовиков и фургонов, — и к тому времени, как он добрался до первого знака ТУННЕЛЬ ЗАКРЫТ, было уже четверть четвертого. Он одолел около двенадцати миль. Двенадцать миль — это не так уж много, во всяком случае, для того, кто проехал одну пятую всей страны на велике, но, учитывая все препятствия, он решил, что двенадцать миль — не так уж и плохо. Он давным-давно мог бы вернуться и доложить Малышу, что проехать невозможно, если бы… Если бы он имел хоть малейшее желание возвращаться — вот в чем дело. Конечно же, он не вернулся. Мусорщик в жизни маловато читал исторических книг (после электрошоковой терапии чтение давалось ему с трудом), но ему и не нужно было знать, что в старые времена короли и императоры нередко убивали приносивших дурные вести — просто с досады. Того, что он знал, вполне хватало: он достаточно насмотрелся на Малыша, чтобы понять больше он его видеть не хочет.

Он стоял, разглядывая знак: черные буквы на оранжевом ромбовидном поле. Знак был сбит и валялся мод колесом того, что походило на древнейший на свете «юго». ТУННЕЛЬ ЗАКРЫТ. Какой туннель? Он уставился вперед, заслонив ладонью глаза, и ему показалось, он разглядел что-то. Он прошел еще триста ярдов, перелезая при необходимости через машины, и подошел к жуткому месиву из разбитых автомобилей и мертвых тел. Некоторые машины и грузовики были сожжены дотла. Многие из них — армейские. Множество тел было в защитной форме. За этим полем битвы — Мусорщик почти не сомневался, что здесь разыгралось сражение, — снова начиналась машинная пробка. А за ним и восточные, и западные ряды мертвого транспорта исчезали в двух одинаковых дырах, бывших, если верить прикрепленному к скале знаку, ТУННЕЛЕМ ЭЙЗЕНХАУЭРА.

С гулко бьющимся сердцем он подошел поближе, сам не зная, что собирается делать. Эти два черных отверстия, уходящих в скалу, пугали его, и по мере приближения к ним страх превращался в настоящий ужас. Он бы прекрасно понял внутреннее состояние Ларри Андервуда перед туннелем Линкольна; в это мгновение, сами того не подозревая, они были неведомыми друг другу родственными душами по одному признаку — дикому страху.

Но основное отличие заключалось в том, что если пешеходная дорожка в туннеле Линкольна располагалась высоко над проезжей частью, то здесь она шла так низко, что некоторые машины даже пытались въехать на нее и так и застыли: с одной парой колес — на дорожке, а с другой — на мостовой. Туннель был длиной в две мили. Единственный способ одолеть его — это ползти от одной тачки к другой в кромешной мгле. На это уйдут многие часы.

Мусорщик почувствовал, как его кишки превращаются в жидкость.

Он долго стоял перед туннелем и глядел на него. Около месяца назад Ларри Андервуд, несмотря на свой страх, вошел в туннель. После долгих колебаний Мусорщик развернулся и побрел назад, к Малышу, со сгорбленными плечами и дрожащими уголками рта. Повернуть назад его заставило не отсутствие удобной дорожки, по которой можно было пройти сквозь туннель, и не длина туннеля (Мусорщик, всю свою жизнь проживший в Индиане, понятия не имел, какова протяженность туннеля Эйзенхауэра). Ларри Андервудом двигал (и, быть может, его подхлестывал) мощный инстинкт самосохранения — простая логика инстинкта выживания: Нью-Йорк был островом, с которого надо выбраться. Самый быстрый путь — через туннель, поэтому через него следовало пройти как можно быстрее; он должен сделать это так же, как если бы нужно было зажать нос и торопливо проглотить лекарство, зная, что оно горькое. Мусорщик был забитым существом, привыкшим получать пинки и зуботычины от судьбы и своей собственной темной натуры… и получать их, склонив голову. От жуткой встречи с Малышом он еще больше утратил человеческий облик, почти напрочь лишился последнего остатка разума. Ему пришлось мчаться в машине на такой скорости, которая одна могла свести с ума. Ему угрожали смертью, если он не сумеет выпить залпом банку пива или облюется после этого. Его изнасиловали дулом револьвера. Его чуть не сбросили с обрыва на большаке высотой в тысячу футов. Так мог ли он в довершение всего набраться храбрости и заползти в дыру, прорезанную прямо в основании горы, дыру, где кто мог знать, какие еще кошмары встретятся ему во тьме? Нет, не мог. Может быть, кто-то другой, но только не Мусорщик. А в возвращении назад присутствовала своя логика. Правда, это была логика забитого полубезумца, но все же в ней имелась своя извращенная прелесть. Он был не на острове. Если ему придется потратить остаток этого дня и весь завтрашний на поиски дороги, идущей в обход гор, он справится с этим. Правда, ему придется пройти мимо Малыша, но он подумал, что Малыш, несмотря на все свои заявления, мог передумать и уже уехать. Он мог напиться до бесчувствия. Он даже мог (хотя на самом деле Мусорщик не рассчитывал на такую удачу) быть попросту мертв. В самом худшем случае, если Малыш все еще находился там, Мусорщик мог дождаться темноты и прокрасться мимо него, как (ласка) какой-нибудь маленький лесной зверек. А потом он просто продолжит свой путь на восток, пока не найдет свою дорогу.

Он добрался до грузовика, с которого последний раз видел Малыша с его пресловутым двухместным автомобилем, быстрее, чем оттуда до туннеля. На этот раз он не стал взбираться в кузов, где был бы виден четким силуэтом на фоне вечернего неба, а начал переползать от машины к машине на четвереньках, стараясь по возможности не шуметь. Малыш мог быть настороже. С парнем вроде Малыша никогда не знаешь, как все обернется, и… Лучше не рисковать. Он поймал себя на том, что жалеет, что не взял одну из винтовок, валявшихся среди мертвых солдат, хотя он ни разу в жизни не стрелял из ружья. Он полз и полз по дороге, и камни больно впивались в его изуродованную руку-клешню. Было уже восемь часов, и солнце зашло за горы.