Генри Лайон Олди - Призраки Ойкумены

Сообщи брат Джессики, что его монстр на завтрак растерзал дюжину невинных младенцев, Диего вряд ли отреагировал бы иначе. Съел? Я рад, мар Штильнер. У вашего чудовища превосходный аппетит. События валились на Диего Пераля из чертова рога изобилия, и предел насыщения был достигнут. Давид с Голиафом оказались за этим пределом.

Вот только зверь считал иначе.

Диего едва устоял на ногах, когда Голиаф, решив свести знакомство накоротке, потерся о него боком – на уровне подмышки маэстро. Добившись внимания, лигр красноречиво мотнул башкой: давай, мол, чеши. Маэстро вспомнил рыжего котяру Веласкеса, отцова любимца: Веласкес вел себя точно так же. Плохо соображая, что делает, он принялся чесать гиганта за ушами. Мышцы вскоре заныли от усталости, но лигр грозно урчал и требовал добавки.

– Вы ему понравились! – в голосе Давида звучало изумление. – Он обычно первый не знакомится. Голиаф! Оставь в покое сеньора Пераля!

Зверь зевнул и облизнулся.

– Отстань, говорю!

Зверь облизнулся и зевнул.

– Ты! – сказал ему маэстро. – El Monstruo de Naturaleza!

Ну, согласился зверь. Гладь давай.

Прозвучал гонг. В воздухе повисли обзорники – гигантские увеличительные стекла. У каждого – свой; у близнецов – один на двоих. Джессика развернулась спиной к арене, по-детски забросив ноги на спинку пустующего кресла. Давид устроился бок о бок с сестрой. Спортсмены бились позади близнецов, изображение боя мелькало перед глазами Штильнеров. Диего понимал, что это в порядке вещей: для видеотехники – плевое дело. Но сидеть лицом к арене, разгороженной на площадки, для маэстро было привычнее. Время от времени он отключал обзорник и секунду-другую следил за боем невооруженным глазом, после чего восстанавливал картинку, пользуясь функцией повтора эпизода. Голиафа маэстро гладил, не переставая: это успокаивало. Вибрация могучего урчания впитывалась всем телом и растекалась по жилам доброй порцией вина.

– Голиаф, прекрати! Сеньор Пераль устал!

– Ничего, мар Штильнер. Мне не в тягость…

Мар Дахан тоже сидел к арене лицом, но от обзорника не отрывался.

Эрлия, думал Диего, следя за игрой клинков. А ведь я чуть не убил тебя, донья Эрлия. Сделай ты хоть одно угрожающее движение, выхвати что-нибудь, что я счел бы оружием… От тебя несло опасностью, женщина. Едкий, бешеный запах. Я тебя убил бы, угодил под арест, а на суде выяснилось бы, что я ошибся, что это не оружие, а гребень для волос, помноженный на технический прогресс Ойкумены. Почему мне кажется, что я в осаде? Вокруг – кольцо, везде – враги! Когда уже перезвонит Фриш? Честное слово, я не дождусь, пока коллант соберется; я рехнусь, сорвусь, убью кого-нибудь без повода… «Не загадывай», – учил отец. Он был тыщу раз прав: вот оно, заветное желание. Я побился с Пшедерецким об заклад, поспорил на исполнение желаний. Мой выигрыш, и Господь шлет донью Эрлию предложить мне месть. Женщина, ты – игрушка в руце Божьей! Господь лучше знает, что надо рабу Его. Значит ли это, что я должен покорствовать? Отказаться от Карни? Бросить ее в адском космосе? Даже не пытаться разделить ее наказание – бесконечный путь на Хиззац?! Признайся самому себе, несчастный, скажи честно, как в ночь перед казнью – ты ведь не надеешься спасти Карни. Вся твоя надежда кроется в трех безжалостных словах: разделить ее наказание…

– Голиаф, кому велено!

– Ничего, пустяки…

Поединок иллюстрировал недавний разговор Диего Пераля с Эзрой Даханом: сабля против рапиры. Тилонский спортсмен был вооружен саблей: очень длинной, очень кривой и, судя по взрывной стремительности парадов и атак, очень легкой. Корзинчатый эфес сабли вызвал у Диего профессиональный интерес: странная форма, необычные углы. О кинжале тилонца маэстро старался вовсе не размышлять. К канцелярской кнопке устрашающих размеров с внешней стороны приделали трехгранный клинок, с внутренней – короткую рукоять. Наверное, местная экзотика. Экзотикой выглядела и манера серокожего: повадками и окрасом ало-стальной тилонец напоминал кораллового аспида. Правда, аспид имел одно жало, а спортсмен – два. Тилонец стелился над самым полом, временами – и всегда внезапно, без видимой подготовки – выпрыгивая метра на полтора вверх. Голова его редко поднималась выше солнечного сплетения Пшедерецкого. Сходство с аспидом таяло на глазах, сводясь к окраске. Скорпион? Паук? Во время маневров тилонец лихо опирался на три точки, используя в качестве упора «корзинку» сабли, а то и гарду кинжала: круглый край катался по полу колесом.

Пшедерецкий был верен традиции: тяжелая шпага и дага. Он попал в сложное положение, вынужден и парировать, и атаковать сверху вниз. Опущенные руки, наклон торса, ограниченность маневра – куда ни отступи, ноги чемпиона раз за разом оказывались в пределах досягаемости верткой сабли. Тилонец интересовался ногами соперника, как светский вертопрах – ножками юных сеньорит. Заполучи Пшедерецкий на щиколотках, голенях и коленях критический вес, утрать возможность выкаблучиваться на зависть ярмарочному танцору – оба бойца оказались бы на полу, где тилонец чувствовал себя, как рыба в воде.

Цифры в информ-строке обзорника сообщали: на тилонце висит девять лишних килограммов, на Пшедерецком – семь.

– Кобра против мангуста, – заметила Джессика.

– Мангуста? – не понял Диего.

Брат Джессики отмерил ладонями двадцать дюймов:

– Крыса такая. Ну хорошо, не крыса – хорек. Голиафу на один зуб. Зато кобр мочит – обзавидуешься. Вы слушайте Джес, она по кобрам до́ка…

– Иди к черту! – рявкнула Джессика. – Кошатник!

– Я тебя тоже люблю, сестричка. Сеньор Пераль, вам не пахнет от Голиафа? Если что, вы только скажите. Я его выгоню…

– Нет, все в порядке.

Диего соврал: от зверя, как и положено, пахло зверем. От доньи Эрлии сегодня тоже пахло зверем, несмотря на все парфумы. Но запах хищника, разлегшегося в проходе, успокаивал маэстро. Это был честный, правильный запах. Он помогал забыть, как раздувались ноздри, ловя убийственную вонь волчьего логова, исходящую от красивой, холеной женщины; как пальцы теснее смыкались на рукояти рапиры.

– Вы уверены? Если вы только из приличий…

– Пусть лежит, мар Штильнер.

К концу разговора тилонец подхватил шесть дополнительных килограммов. Пшедерецкий заполучил два с половиной, но все, как и раньше – на ноги. Зато руки чемпиона не знали усталости. Биопротезы, предположил Диего. Или природная сила? Сила плюс результат упорных тренировок? Манера, манера боя, с поправкой на специфику тилонца… Тысяча чертей! В тактике и стратегии Антона Пшедерецкого было ровно столько сходства с ухватками дона Фернана, чтобы счесть это чем угодно – случайным совпадением или притворством человека, знающего, что за ним наблюдает смертельный враг. Согласись маэстро с идеей притворства, и в ложе запахло бы не зверем, а паранойей.