Роберт Хайнлайн - Гражданин Галактики

Вот и мама теперь точно так же себя ведет. Мою помощь она принимает только по необходимости — одной бы ей ни за что не справиться, — но в глубине души боится доверить мне даже взять младенца в руки без постоянного надзора.

Оставив ее с малышами, я целиком положилась на свою собственную подкорку, и интуиция безошибочно привела меня к дяде Тому.

Дядя Том, как и всегда в это время дня, торчал в Клубе Сохатых, но мне пришлось подождать его в дамской гостиной. Минут через десять он наконец оторвался от карточного столика и пришел, пересчитывая по дороге толстенную пачку денег.

— Извини, задержался, — сказал он. — Там я землячкам наглядно объяснял тонкости теории вероятности. Должен же был гонорар за урок собрать! Ну, душа моя, как делишки?

Я начала было рассказывать, но тут же разревелась. Тогда дядя Том повел меня в парк, что под муниципалитетом, усадил на скамейку и купил себе и мне по пакетику воздушной кукурузы в шоколаде. Я съела свой, почти весь его и уставилась в потолок, густо усеянный звездами, а потом выговорилась, и мне полегчало.

Тогда дядя Том хлопнул меня по плечу:

— Выше нос! Могет быть и хуже!

Он достал из кармана фон, набрал какой-то номер и сказал:

— Давайте, девушка, без протокола. Говорит сенатор Фриз; мне нужен директор, — он пару секунд помолчал. — Хайми? Том Фриз говорит. Как жена, детишки?.. Ну и хорошо. Хайми, я скоро приду и заткну тебя в один из твоих баков с гелием. Часа так в два или чуть попозже. Короче, еще успеешь убраться из города. Все, — он спрятал фон. — Айда обедать. На пустой живот вредно из жизни уходить — на пищеварении сказывается плохо.

И повел меня в Клуб Пионеров! Я там раньше только раз была, и теперь клуб показался мне еще солиднее. Там настоящие, живые официанты! Такие старые, что еще сами, наверное, когда-то пионерами были, — а то и встречали этих самых пионеров уже на месте! Все вокруг дяди Тома забегали, а он каждого звал просто по имени, и его называли просто «Том», но произносили это словно «Ваше Величество», а еще метрдотель сам лично приготовил мне десерт, а рядом стояли человек шесть, не меньше, и все ему подавали, будто знаменитому хирургу во время операции, где счет идет на секунды…

Наконец дядя Том, прикрывая рот салфеткой, удовлетворенно рыгнул, и я на прощанье всех поблагодарила, а про себя жалела: знать бы наперед — обязательно надела бы то самое платье, которое мама считает до того неприличным, что чуть не заставила вернуть обратно в магазин и запретила надевать, пока мне не исполнится девять. Не всякий же день удается попасть в Клуб Пионеров!

Мы прошли к линии экспресс-туннелей, на станцию Джеймса Джойса Фогерти, и дядя Том всю дорогу просидел, так что мне тоже пришлось сидеть, хотя я прямо извертелась от нетерпения. Я-то лучше прошла бы по дорожке вперед, по ходу — хоть чуточку, но быстрее оказалась бы на месте… Но дядя Том говорит, что получает все необходимые физнагрузки, глядя, как другие по пустякам надрываются.

Я так переволновалась, что только оказавшись на месте, поняла, куда мы направлялись — в Марсополисские ясли. Мы прошли внутрь, остановились перед дверью с табличкой: «Директор. Просьба не беспокоить». Дядя Том сказал:

— Ты побудь пока здесь, скоро понадобишься, — и вошел.

В приемной сидело ужасно много народу, и все журналы, кроме «Наших крошек» и «Домоводства в ногу с веком», были заняты. Я отправилась бродить по коридорам и вскоре набрела на дверь с табличкой «Детская».

Ниже было написано, что посетители допускаются только с 16 до 18:30, вдобавок дверь была заперта. Пришлось идти искать другую, более завлекательную. Таковая почти сразу же отыскалась. Правда, на ней была табличка: «Вход строго запрещен!», но на ней же не было написано: «Тебя это тоже касается!» А дверь была не заперта, и я вошла.

Столько малышей вы за целую жизнь не увидите!

За рядом — ряд; и каждый — в собственной прозрачной ячейке! Мне-то как следует был виден только ближний ряд. Здесь все детеныши были примерно одного возраста и куда приятнее на вид, чем наша троица. Крохотные, милые, как щенята! Почти все они спали, а те кто не спал — брыкались, агукали и хватали ручками игрушки, висящие так, чтобы можно было дотянуться. Не было бы этих стеклянных загородок — я бы две охапки таких малышей набрала!

А еще в комнате было множество девушек — в смысле, уже молодых женщин. Все они возились с маленькими и меня, похоже, не замечали. Но вскоре один из младенчиков рядом со мной завопил. Над его ячейкой сразу же загорелась лампочка, одна из девушек подбежала к нему, открыла крышку, наклонилась к ребеночку, похлопала по попке, и он умолк.

— Мокрый? — спросила я.

Девушка подняла взгляд и наконец-то меня увидела.

— Нет, за этим автоматика следит. Просто компании ему хочется, вот я его и приласкала.

Голос ее, несмотря на стекло, был слышен отчетливо — наверное, тут где-то микрофоны и динамики спрятаны. Она о чем-то тихонько посюсюкала с маленьким, а потом спросила:

— Ты — из нового набора? Заблудилась?

— Нет-нет, — быстро сказала я, — я просто…

— Тогда тебе здесь нельзя — время неприемное. Или ты, — она с сомнением поглядела на меня, — пришла на курсы для молодых мам?

— Да нет же, нет пока! Я приглашена директором.

Это вовсе не было неправдой! Меня пригласил сюда человек, являвшийся гостем и близким другом директора, а это почти — если не совершенно — одно и то же.

Кажется, мне поверили.

— Так что же ты хочешь увидеть? Может быть, я могу быть чем-нибудь полезной?

— Ну, мне нужна только информация. Я делаю нечто вроде исследования. Что делается в этой комнате.

— Здесь у нас малыши, оставленные в яслях по контракту до шести месяцев, — объяснила она. — Через несколько дней их всех уже разберут по домам.

Она поудобнее устроила младенчика в его стеклянной «каютке», дала ему соску, что-то переключила снаружи ящика, отчего подстилка внутри вроде как сгорбилась в двух местах, поддерживая малыша, чтобы не барахтался, пока будет есть свое молочко. Закрыв крышку, девушка прошла к другому кубику.

— Я лично считаю, — сказала она, — что шестимесячный контракт лучше всего. Когда ребенку год, он уже в состоянии осознать перемену. А этим пока все равно, кто подойдет на крик и их приласкает. И в то же время шесть месяцев — достаточный срок, чтобы ребенок уже чему-то научился и чтобы снять с матери самую тяжелую нагрузку. Мы-то уже привыкли с маленькими работать, все о них знаем, да еще работаем в смену, а не «всю ночь на ногах у кроватки его»… И потому мы не вспыльчивы, никогда на малышей не кричим. Ребенок ведь все понимает, хотя и не умеет говорить. Верите? Все-все понимает! И окриками можно так ему психику исковеркать, что потом, когда подрастет, он свои обиды на окружающих выместит, да еще как! Ну что, красавчик, — продолжала она, обращаясь уже не ко мне, — теперь тебе получше? Спать хочешь, да? Полежи, полежи спокойно, а Марта подержит тебя рукой, пока не уснешь.