Юрий Шушкевич - Вексель судьбы. Книга вторая

— И поэтому….

— И поэтому потревоженное зло буквально захлестнуло мои оставшиеся годы!— подтвердил Сталин мою страшную догадку.— А правду здесь, на Земле, ведь никто не планировал, Кампанелла, Сен-Симон и Маркс человечество элементарно обманули! Так что моё самонадеянное желание творить правду утонуло и растворилось в этом растревоженном океане зла… От Бога же я не отрекался - просто я не хотел ждать и желал сам сделать за него работу, однако не рассчитал своих сил. Так что мой результат справедлив.

Сказав это, Сталин замолчал и отвернулся.

— Так что же теперь?— поинтересовался я, не решаясь проявлять инициативы в разговоре о вопросах высшей справедливости.

— Что теперь?— переспросил Сталин, вытягивая вперёд руку, словно намереваясь показать что-то в заоконной мгле.— Мне не нужны покой и тишина, о которых мечтают едва ли не все, оказавшиеся в моём положении… Я давно наблюдаю вон за тем водоворотом из звёзд, видите его? Он перемещается по небу каким-то непонятным образом, то перескакивая, перепрыгивая через азимуты, то уходя в чью-то тень,- однако он постепенно, неотвратно приближается. Мне только остаётся ждать, что спустя годы или даже века его воронка наконец достигнет моего пристанища и навсегда положит конец моим беспокойным снам и горечи от мысли, что почти ничего из задуманного я не успел довести до конца.

— Но ведь это ужасно — ждать, когда всему придёт конец… Ждать даже здесь, за небесным пределом… Ждать, не имея надежды.

— Ничего ужасного. Ведь вместо надежды я развил в себе единственное желание, и я надеюсь, что оно исполнится прежде, чем мгла навсегда меня поглотит. Я хочу увидеть и узнать: что всё-таки станется с Россией? Пока я лишь предвижу, что всем вам предстоит пережить испытания исключительной силы, перед которыми способна померкнуть минувшая война,- однако совершенно не могу разглядеть и предугадать, что настанет после. Вполне возможно, это “после” ещё не вполне предопределено…

Насколько я могу сейчас вспомнить, в моей голове немедленно родились несколько мыслей, которыми я был обязан со Сталиным поделиться,- однако внезапно между нами продёрнулась бледная пелена, которая спустя секунду обратилась в ослепительный, как взрыв утреннего солнца, огненный плат, навсегда нас разделивший.

Я проснулся - инфернальное сияние ушло, и вместо непостижимого звёздного зала я обрёл вокруг жалкую обстановку моего одинокого пристанища, за окном которого занимался хмурый ноябрьский рассвет.

Глава пятнадцатая

Между прошлым и будущим

Больше подобных снов у Алексея не было. Говоря строго, не стало снов вообще - после пустых серых дней, в которые решительно нечем было заняться и приходилось часами просиживать в кресле или же, пока окончательно не проберёт холод, коротать время на крыльце, вглядываясь в тяжёлое свинцовое небо в надежде разглядеть в нём неуловимые признаки перемен,- он всякий раз засыпал с такой внутренней усталостью, что ночи одна за другой начали проноситься в беспросветной черноте.

За отсутствием иных забот и дел Алексей ждал прихода зимы как единственного шанса на перемены - однако ноябрь в тот год был тёплым, из-за чего ночная наледь или случайно выпавшая снежная крошка, способные хоть как-то повлиять на его настрой, всякий раз к середине дня оказывались съеденными туманом или пропадали под внезапным дождём. От несменяемости картин природы на душе становилось грустно, но нисколько не тоскливо - ведь тосковать, если разобраться, было не о чём.

Отсутствие причин для тоски в обстановке, в которой всякий нормальный человек давно бы взвыл или ушёл в беспробудный запой, само по себе было явлением удивительным. Однако Алексей понимал, что тосковать и киснуть можно только в ожидании того, к чему стремиться душа, и каждый потраченный впустую час является для неё ударом. Он же отныне никуда не спешил, и спокойно прожитые часы и дни воспринимались естественным даром, который надо принимать без разговоров. Даже изредка навещавшие Алексея егерь с поварихой воспринимались им как часть этой необъятной и бесстрастной реальности, в которую он погружался всё глубже и глубже.

В конце ноября, с задержкой против обещанного на две недели, из Москвы вернулся наконец ветеран и бывший инвалид Ершов с новым иностранным протезом. Протез был настоящим чудом техники - теперь, спустя почти тридцать лет после афганской войны, ветеран мог ходить свободно и быстро, даже не прихрамывая. В московском госпитале его подлечили и от прочих болячек, от которых он одно время собирался было помирать,- вопреки ожиданиям, там не оказалось ничего смертельного. Поэтому отныне Ершов со всех сторон выглядел человеком, для которого началась новая жизнь, и буквально светился изнутри радостной готовностью окунуться в неё со всей неудержимой прытью. Однако главное состояло в том, что он решил жениться, и свадьба была намечена на январь.

Алексей не мог не порадоваться за друга, однако позволив себе немного побыть всезнающим циником, поинтересовался: не спешит ли Ершов с женитьбой и не стоит ли повременить хотя бы до весны?

— А чего ждать-то?— искренне удивился ветеран.— Мы с Людкой ещё в сентябре могли расписаться, но решили отложить до января.

— А почему именно до января?

— Потому что в декабре может произойти конец света по календарю майя,— с совершенно серьёзным выражением ответил ветеран.— Конечно, все эти древние календари и “концы света” - фуфло стопроцентное, но Людка моя хочет перестраховаться. Поэтому свадьбу играем в январе. Придёшь?

Разумеется, Алексей ответил согласием, хотя и не вполне понимал, где он будет находиться в январе и, главное, зачем столько ждать, если он готов выразить Ершову свои симпатии и пожелания счастья немедленно.

Но такая возможность вскоре представилась: ветеран заделался местным шансонье с неплохой и разнообразной программой, по первым своим концертам уже имел успех, начал сниматься на телевидении, однако в части нескольких песен из французского репертуара нуждался в содействии:

— Текст-то я по иностранным словам разучил и пропеваю вроде бы неплохо - но не везде могу зацепиться за смысл… Для тверского кабака такое сойдёт, а вот в Москве, боюсь, смеяться будут над ветераном…

— Никто не будет смеяться,— успокоил Алексей своего товарища, принимаясь за разбор стихотворного текста.

Это были знаменитые Les Feuilles Mortes [“Мёртвые листья” (фр.) - знаменитая песня, родившаяся из написанной в 1945 году музыки к балету “Свидание” Ж.Косма и с тех пор не покидающая репертуар французских шансонье] Жака Превера. В силу известных причин Алексей услышал эту песню лишь минувшим летом, и сразу же был поражён её созвучности со своим собственным внутренним миром. Удивляло, что трагически-отточенная мелодия середины сороковых по-прежнему продолжает волновать человеческие сердца. Но куда более поразительным было вспоминать, что в 1933 году молодой коминтерновец Превер в составе французской делегации посещал московскую школу, в которой Алексей заканчивал десятый класс, и они минут десять, уединившись за огромным бюстом Ленина в актовом зале, оживлённо болтали о поэзии и авиации, в довершение ещё и обменявшись свежими столичными анекдотами.