Алексей Смирнов - Натюр Морт (сборник)

— Вам, боюсь, ничего, — осадил его Ферт. — Конкретно вы мне показались в этом зале посторонним, и я прошу вас удалиться.

Зал накрыла тишина. Никто не двинулся с места. Ферт, немного выждав, укоризненно нахмурился и посмотрел на одного из распорядителей. Двое в гимнастерках поспешили в конец зала, склонились над чем-то в третьем от стенки кресле и очень тихо произнесли несколько фраз. Расхристанная фигура, выбравшись из кресла, проследовала, тиская мятую шапку, нетвердой походкой к выходу.

— Прошу прощения, — извинился Ферт и продолжил: — Итак, мы остановились на предмете нашей активности. Возможно, кто-то решит, что в чисто деловой беседе я допускаю излишний пафос, но пафоса требует тема. Я говорю о самой жизни — именно жизнь есть предмет нашего поклонения и нашего служения. Вы спросите, как это может выглядеть на деле? Но ответ пугающе прост: мы боремся за жизнь всюду, где в этом возникает необходимость. Хосписы, больницы, профилактории, диспансеры, суды — короче говоря, множество учреждений, от деятельности которых зависит так или иначе человеческая жизнь, находится под нашей опекой. Не остаются без внимания одинокие пенсионеры, ветераны и инвалиды. Всюду, где только возможно, мы боремся за жизнь. Это тяжелый труд, и он, конечно, должен быть оплачен. Несколько лет тому назад был учрежден специальный фонд, на средства которого, в основном, и ведется наша деятельность. Мы остро нуждаемся в помощниках — а откуда же их взять, как не из многочисленной армии безработных? людей, которые не понаслышке знают, почем фунт лиха?

Против слов Ферта трудно было что-либо возразить. Антон Белогорский, к примеру, с возражениями не нашелся. Ферт между тем счел нужным доказать прописные истины. Он подошел к краю сцены, сел на корточки, начал наугад тыкать пальцем в зал и требовать от зрителей сведений об их заработках. Еще он спрашивал у гостей, приносит ли им их работа — если, конечно, она у них еще осталась — чувство морального удовлетворения. Большинство, как и следовало ждать, ни тем, ни другим не могло похвастаться. Тогда кандидат наук, как бы неожиданно пресытившись, выпрямился; дружеская улыбка на холеном лице сменилась улыбкой торжествующей. Ферт щелкнул пальцами, снова грянул послушный марш, а на сцену тем временем гуськом потянулись аккуратные, подтянутые сотрудники «УЖАСа». Всего их набралось двенадцать; Ферт, изнемогая от предвкушения триумфа, воскликнул:

— Расскажите, дорогие коллеги! Расскажите кратенько, что и как изменилось в вашей жизни после вступления в наши ряды!

Вперед шагнул белобрысый молодой мужчина лет двадцати шести — двадцати восьми. Ростом он был с Антона, лицо покрывали следы былых сражений с гормональными чирьями.

— Моя фамилия — Коквин, — звонким голосом обрадовал он зал. — Вот уже четыре с половиной месяца, как я в «УЖАСе». Сейчас я не в состоянии представить, что когда-то — в точности, как вы сегодня, — сидел в этом зале и про себя смеялся над выступавшими. Я не поверил ни единому слову, но у меня не было выбора. Я не сомневался, что с меня потребуют денег, чтобы заплатить вступительный взнос. Когда я услышал, что платить не надо, то подумал: «Что я теряю? Что я теряю, черт подери?!»

На самовозбудившегося Коквина обрушились аплодисменты. Он их сердито, будто приходя постепенно в себя, выслушал и, состроив суровую мину, поднял руку, как если бы был по статусу не ниже Ферта, но позабыл об этом в пылу откровенности.

— И вот моя жизнь совершенно преобразилась! — закричал вдруг Коквин. — Я нахожусь среди друзей — это раз! Я чувствовал себя ненужным и униженным, теперь я с гордостью заявляю, что я, в отличие от некоторых, жив — это два! Я помогаю людям сохранить и улучшить их жизнь, я не позволяю врагу к ним приблизиться — это три! Я зарабатываю хорошие деньги — это четыре! — Побагровевший Коквин выхватил из кармана галифе пачку чеков и потряс ими в воздухе. Ему снова, в три раза громче, захлопали.

Белогорский слушал выступление скептически. Кое-что, к тому же, показалось ему непонятным. Что это за «некоторые», в отличие от которых Коквин жив? Что он хочет этим сказать? И о каком он говорит враге?

…Вслед за Коквиным выступил кудрявый, дерганый, веснушчатый тип, назвавшийся Муравчиком. В рот Муравчику набилась, видно, каша, но четкая артикуляция оказалась не так уж важна. Обрушив водопад эмоций в полную сонного сарказма трясину зала, он уступил место третьему. Вышел косноязычный толстяк по фамилии Свищев — этот ухитрился, вынимая свои чеки, рассыпать их по полу. Ферт сперва разгневался, но тут же догадался использовать неловкость в интересах шоу и преподнести ее как следствие понятного, естественного волнения, как доказательство искренности. Содержанием выступления почти не отличались друг от друга, и их тайная сила заключалась в краткости и плохо разыгранном возбуждении. Ферт хорошо это знал.

— Ну, простите их, — попросил он зрителей, когда, под овации единоверцев, вся честная компания удалилась со сцены. — Это же не профессиональные актеры. Они волнуются. Будьте к ним снисходительны. Главное, вы слышали чистую правду. И сейчас я попрошу вас проявить еще большую чуткость и терпимость. Сейчас я приглашу на сцену несколько человек, которым наша организация — как они сами считают — помогла. Угроза жизни этих людей была вполне реальной, но мы сумели отвести ее на некоторое время…Пожалуйста, присоединяйтесь и приветствуйте вместе с нами!

Зал отреагировал на просьбу довольно сдержанно. Распорядители вывели, поддерживая под руки, древнюю старушку. Ферт поднес бабульке микрофон, та приняла его дрожащей рукой.

— Евдокия Елизаровна! — обратился к ней Ферт проникновенно. — Расскажите нам, как вы сейчас себя чувствуете. Как живете, как питаетесь…

— Ох, миленькие мои, — прошамкала Евдокия Елизаровна. — Вашему «УЖАСу» дай Бог здоровья…Я ж одна живу, пенсия сто четыре рубля. А ноги не ходят, спина отваливается. В голове поросята хрюкают — гук!гук!гук! В магазин не выйти, комната не убрана. Соседи, прости Господи, все пьяницы, проходу не дают…

— Так, Евдокия Елизаровна, — сказал терпеливо Ферт. — Хорошо. И что же изменилось?

— Так все изменилось, — старушка с детским удивлением развела руками. — Ребятки, спасибо им, и приберут, и в за хлебом сходят, и в аптеку…

Слов у Ферта не было. Он безмолвно описал рукой полукруг, поклонился и первый захлопал в ладоши. «О весна! Без конца и без края! Без конца и без края мечта!» — завопил динамик. Поднялся лес гимнастерок, все дружно, ритмично хлопали.

После старушки на сцене появился респектабельный пожилой мужчина. Он оказался бизнесменом, который получал очень серьезные угрозы от конкурентов. «УЖАС» помог и ему — уладил все дела с МВД, с которым работал в тесном, как принято выражаться, контакте, выделил телохранителей. Именно последние в лихую минуту защитили предпринимателя от пули — благодарный бизнесмен на глазах у публики выписал Ферту крупный чек и крепко пожал руку. Потом пригласили замкнутую, оробевшую девицу — несколько недель тому назад ее угораздило попасть под колеса полупьяной «девятки». Понадобилась кровь — «УЖАС» успел и тут: немедленно выслал доноров, и жизнь несчастной была спасена.