Вадим Зеликовский - Опознанный летающий объект или двоюродные братья по разуму

Глава 20

ВОЙНА МИРОВ

Все смешалось в доме Облонских...

Л. Н. Толстой "Анна Каренина"

Оглядев разгром, Тамара Павловна остановила свой мечущий молнии взгляд на Чингизхане, надежно устроившемся у Генки на руках. Хотя со времени исчезновения Хмыря прошло уже минут пять и грозный заяц, слегка поостыв, перестал лаять, однако, из его оскаленной пасти все еще доносилось угрожающее рычание. - Я тебе порычу! - нерешительно начала Тамара Павловна. Но чуткое Генкино ухо сразу уловило в этой нерешительности отзвук приближающегося цунами. Недаром этим душераздирающим стихийным бедствиям дают женские имена, ох, недаром. У Генкиного же домашнего цунами кроме имени было еще и отчество, не говоря уже о фамилии, так что бушевало оно, как правило, с утроенной силой. То что происходило сегодня с утра, несмотря на полный разгром и незапланированные полеты по квартире, по сравнению с ним, можно назвать детским лепетом, нежным дуновением ветерка... Поэтому многоопытный Генка, обладающий богатой коллекцией жизненных впечатлений по части взбесившихся стихий, ждать не стал. В то время, когда ударила первая волна, его и след простыл. Вместе с зайцем, естественно. Очутившись во дворе в относительной безопасности, отдаленный от Тамары Павловны стенами, дверьми и лестничными пролетами, Генка не успокоился на достигнутом, а сразу же постарался увеличить расстояние между собой и эпицентром ее неуправляемой силы. Ближайшим оазисом, конечно же, была зона отдыха. Генка туда и отправился. Легкой трусцой. Обычно, из ряда вон выходящие происшествия повергают большинство людей на различные размышления, из которых они делают всяческие полезные умозаключения. Но Генка не принадлежал к большинству. Он не любил жить чужим умом, как, впрочем, и своим. Не было у него такой привычки задумываться. Поэтому первые пришедшие в голову мысли, он приводил в исполнение, как приговор. Если бы кто-то из его учителей смог бы при помощи какого-нибудь нового сверхсложного прибора стать свидетелем процессов, происходящих в мозгу у "Саксофона", эти наблюдения, несомненно, послужили бы темой нескольких докторских диссертаций: во-первых, по педагогике, во-вторых - по психологии и, наконец, по уголовному праву. Но на этот раз объем информации настолько превысил размеры Генкиного мозга, что не поместившиеся мысли и факты вились вокруг его упрямой головы со стоящими дыбом волосами, как мошкара. Он от них и отмахивался, как от мошкары. Да так активно, что ни одной не удалось ужалить его настолько сильно, чтобы он хоть бы почесался. Однако, несмотря на это, настроение у него сделалось прегадостное, что при его наследственно-нелегком характере было чревато различными тяжелыми последствиями, социально-опасными для окружающих. А тут еще "Саксофон" вспомнил, что за всеми этими утренними неприятностями он так и не позавтракал. Надо заметить, что это обстоятельство никак не улучшило его настроения. Скорее даже наоборот. Как говорится, голод не тетка. Он, если честно, по характеру напоминал Генке скорее мать родную, Тамару Павловну, то есть... Короче, Генка в один миг озверел. Верный Чингизхан, который, в свою очередь, благодаря собственным музыкальным упражнениям со злополучной банкой и вытекшими из них последствиями, маковой росинки в пасти не имел, ни в чем не отстал от своего озверевшего хозяина. Он завертелся у него на руках, зарычал и начал шарить косыми глазками вокруг в поисках какой-нибудь мало-мальски подходящей собаки. На предмет учинения скандала. Отрицательные эмоции у этой пары как-то не держались внутри, стоило только подвернуться кому-нибудь, на ком можно было их сорвать, как они тут же выплескивались на неудачников в полной мере. И на сей раз зайцу с Генкой долго искать не пришлось. Из-за дома появились Валерка с Юркой. Лучших объектов для приложения разбушевавшихся отрицательных зарядов и придумать было невозможно. Во-первых, так уж издавна повелось, что Генка не упускал случая задеть приятелей, а во-вторых, как-никак, а проклятую банку-то они во двор прифутболили. Единственное, что в Генкином мыслительном процессе не составляло никакой проблемы - это найти повод для драки. В этом им с Чингизханом равных не было. Поэтому начали они одновременно... Генка давно усвоил для себя, что война без объявления имеет все преимущества. И зайца обучил тому же. Так что теперь они: один не говоря ни слова, другой даже не зарычав, кинулись на предполагаемых противников. Первый удар, несмотря на всю его неожиданность, к их удивлению оказался неудачным. Чингизхан, чего с ним ни разу не случалось за всю его заячье-собачью жизнь, промахнулся. То есть, он мог бы поклясться, что Валеркина нога прямо перед ним и он через мгновение вонзит в нее зубы, он уже даже почувствовал в пасти вкус крови... Но зубы клацнули в пустоте и заячье тело, не наткнувшись на препятствие, пролетело по инерции шагов пять, кувыркнулось в воздухе и застыло, распластанное на земле. Генка же, в отличии от своего длинноухого партнера по нападению, наткнулся на какую-то непреодолимую стену. А так как он сделал это, как делал все, со всего маха, то у него из глаз посыпались искры, на лбу начал вздуваться зловещий синяк, а правая рука повисла плетью. - Уй-уй-уй! - завыл он. Валерка же с Юркой по-прежнему стояли перед ним как ни в чем ни бывало. Чингизхан за свою короткую жизнь испытал столько различных приключений, а в жестокой борьбе за существование столько раз выходил победителем, что испугать его было практически невозможно. Но при виде этих двоих, его вдруг захлестнуло неведомое до сих пор темное чувство страха, которое он, правда в меньшей степени, уже испытал сегодня утром, неся в зубах проклятую банку. Что-то неясное ему самому роднило этих двоих с нею. И то ли это родство, то ли собственная беспомощность перед неведомой силой выбивала его из привычной колеи. Чингизхан сел на задние лапы и завыл, потом с безумной храбростью отчаяния понесся на врага. Генка никаких чувств, кроме боли, не ощутил, но и боли было достаточно, для того, чтобы он с удвоенной энергией бросился на Юрку. На этот раз они поменялись ролями, имеется в виду Генка и Чингизхан: первый полетел прямо или даже скорее насквозь, второй же наткнулся на стену. Юрка с Валеркой опять не пошевелились. Неизвестно, вспомнили ли нападающие поговорку: "Бог троицу любит" - но факт, что они предприняли и третью попытку. Тщетно. И эта атака не увенчалась успехом. Их просто плавно отшвырнуло в сторону и они непонятным для себя образом очутились прямо у своего парадного, то есть в метрах двухстах от Юрки с Валеркой, к которым в этот момент с разных сторон приближались Соколов-старший и бабка Мотря с петухом. В руках у Александра Юрьевича был большой футбольный мяч, у бабки же Мотри клубок шерсти примерно такого же размера. Петух шел налегке. Валерка и Юрка заметались. Но Генке было как-то не до них. Что-то необыкновенное происходило как вокруг него, так и в нем самом. Чингизхан прямо на глазах вдруг начал превращаться в щенка колли, у которого от хромого русака осталась только темно-серая масть. А у Генки вместе с болью в руке и синяком под глазом исчезло его безразличие к миру. Откуда-то в голове появились мысли и не только о произошедшем с ним, но и вообще о жизни, о черных глубинах космоса, о бесконечности Вселенной, о добре и зле... Все они были такие интересные и, главное, необходимые, что Генка одного понять не мог, как он столько лет без них обходился. В каком-то блаженном расслабленном состоянии опустился он на крыльцо и, не торопясь, а как-бы смакуя, стал перебирать эти неожиданные мысли, как филателист проглядывает, любуясь, свою коллекцию. А рядом, прижавшись к нему, устроился бывший заяц, а ныне верный пес Чингизхан. Все его чувства легко было прочитать на длинной породистой морде: это было полное блаженство от ощущения наконец обретенного единства собственной формы и содержания.