Геннадий Прашкевич - Возьми меня в Калькутте

Чье тело? - профессионально врубился Шурик. Чье тело прячет в сугробах пингвин? Почему жирное тело?

- Но еще больше кампучийцы ненавидят кенгуру. Существует много народных легенд и преданий о том, как кенгуру хватала детенышей кампучийцев, путая их со своими, и огромными прыжками уносилась вдаль. В хижине каждого кампучийца можно увидеть портрет большого бородатого мужчины и каждый кампучиец сразу скажет, что это портрет Большого Белого Охотника, Убившего Кенгуру Мирового Капитализма. Кампучийцы большие патриоты своей родины. С большой неохотой они целыми тысячами выезжают за рубеж. Землю капучийцы делят на два полушария, и одна половина кампучийцев шарится на одном полушарии, а другая на другом. Некоторые кампучийцы входят в шведский парламент. Они моют там полы, после чего в парламент входят шведские параментарии. Кампучийцы очень чистоплотный и опрятный народ. С большой охотой они чистят обувь приезжим французам и американцам. Больше всего кампучийцы любят жить, многим это удается проделывать годами.

Молодые фантасты и поэты громко заржали - рассказ Королева пришелся им по душе. Но пригнувшийся к столику безбровый и рыжий все так же быстро попрекал тучного и сердитого:

- Ты извини, говорю. Просто извини, без всяких там. Ты известно какой. У тебя воробей крошки из рук не возьмет.

- А я и не дам.

- Нет, ты у меня все же полковник.

Улучив момент, Шурик вынул из кармана газету.

- Смотри, - сказал он фантасту в темных очках. - Про вас тут пишут. И снимок имеется. Вот тут... Это ты, да?

- Похоже.

- А это? Кто рядом?

- А вот, - кивнул фантаст в темных очках в сторону военного фантаста. - Не узнал?

- Узнал, конечно. А это?

- А это Люха, - мотнул головой фантаст в темных очках. - Он не писатель.

- А как он попал на снимок?

- Да как? Известно... Гуляли.

Я валялся на диване, вдыхал вечернюю прохладу, иногда делал глоток из пивной банки, стоявшей тут же, рядом с диваном. Я слышал музыку, передаваемую программой "Хоризонт" и умолял небо об одном - пусть никто мне не помешает! Ведь Шурик все чаще и чаще оглядывался на дверь бара. Как так? Неужели потерянный муж Люции Имантовны действительно здесь, в городе? Неужели он действительно посещает Домжур?

И дверь бара приоткрылась.

Шурик напрягся.

Фантаст в темных очках назвал человека, снятого вместе с молодыми фантастами и поэтами, Люхой, но в бар вошел Иван Сергеевич Березницкий тот самый пропавший муж Люции Имантовны, доставивший ей столько переживаний. Что, интересно, он совершил такого, что в Домжуре его приняли как своего и стали называть Люхой?

Незаметно, хотя в дыму все равно никто ничего не видел, Шурик перебрался к стойке. За этим Люхой или Иваном Сергеевичем стоит присмотреть, уж очень уверенно он подсел к столику... Нескладен, но фигура массивная... Прекрасный экземпляр для электрического стула... Что-то протягивает военному фантасту... Военные купюры... Должок, наверное... И правильно... Рассчитываться всегда следует купюрами, а не здоровьем...

О, черт!

Он, Шурик, уходя, оставил на столе газету. Люха подобрал ее, рассмотрев, спросил о чем-то фантаста в темных очках.

Насторожился. Обвел зал глазами. Встал.

Уходит!

Теперь уж точно ни на кого не обращая внимания Шурик протолкался к выходу. Темный коридор, на подоконнике обжимается парочка. "Ты чў? донеслось в промежутке между долгими поцелуями. - Такую чепуху в суп?" "Ха! - донеслось между поцелуями. - Еще какой суп!"

Шурик рывком открыл дверь туалета.

- Ты чў, козел? - дохнул на Шурика густым перегаром писатель Петрович. - По рогам схлопочешь!

- Извини.

Снова коридор.

Куда подевался Люха, он же Иван Сергеевич Березницкий?

Даже не накинув на плечи куртку, Шурик выскочил на плоское крылечко Домжура.

Совсем стемнело. Сквозь густой падающий снег просвечивали фонари. Следы еще не занесло. Ровная цепочка крупных овальных следов, очень похожих на следы снежного человека, уходила в глубину двора к каким-то неясным пристройкам.

Шурик сделал шаг, потом другой. Что там делает Люха? Почему он пошел именно к пристройкам? Он что-нибудь заподозрил? Почему, черт побери, не вышел на улицу, не растворился в толпе, а пошел к каким-то пристройкам?

Сжав кулаки, Шурик осторожно двинулся по цепочке следов и вдруг боковым зрением уловил какое-то движение справа. Он отпрянул, выпрямился и тут же получил чудовищный удар ногой прямо в живот.

8. ГОРМОНЫ СЧАСТЬЯ

"...чудовищный удар ногой прямо в живот."

Только я поставил точку, как дверь моего тихого номера заходила ходуном. Ломиться в дверь таким образом домакиня не могла, прозаик П. и поэт К. тем более.

Люха! - с испугом подумал я.

И опомнился.

Какой Люха? Я в Варне. Я далеко от Домжура. Люха - плод моего воображения.

Бросив блокнот на стол, я крикнул:

- Антре!

И в номер ввалился, черт побери, самый настоящий Люха - гигантский человек весом пудов под десять, одетый всего лишь в плавки, зато гигантские.

Это был поэт Петр Алипиев.

В одной руке он тащил гигантскую грозь бананов, в другой огромную бутыль выдержанного шотландского виски.

Перед снегом последние дни, листья кленов алее заката. И, последние, реют они, как старинные аэростаты...

Петр Алипиев сам напоминал любимые им аэростаты. Правда, затянутые в плавки.

- Геннадий! - зарычал Петр Алипиев, не делая в речи никаких пауз. - Я приехал, я назначил встречу прекрасной женщине, я купил самую большую бутыль самого дорогого виски, но женщина оказалась змеей, ее притягивают мерзкие подземные норы, мой солнечный край больно режет ей глаза, я не хочу больше о ней говорить, Геннадий.

- И правильно. Оставь эту тему, - посоветовал я.

- Если даже она задержалась у друзей, - продолжал рычать Алипиев, если даже она сломала ногу, или у нее сгорел дом, или она продалась в гарем, польстившийсь на подогретый бассейн и почасовую оплату в долларах, она все равно должна была придти, потому что она знает, как я этого хочу, как я этого хотел, - поправил себя Петр. - Но она не пришла. Я думаю, она самка, Геннадий.

- В некотором смысле все женщины самки, - осторожно заметил я. - Об этом позаботилась природа.

- Ты знаешь, - с новой силой зарычал Алипиев, - у меня никогда не было никаких претензий к природе, я всегда с большим чувством описывал природу, даже самую бедную, но природа этой женщины такова...

Я мягко прервал его:

- Я могу для тебя что-нибудь сделать?

- Еще бы! - зарычал Алипиев. - Я потому и пришел. Мы сядем рядом, мы будем пить виски, мы будем закусывать бананами, мы всю ночь будем читать печальные стихи.

Было видно, как ему нравится такой вариант. Его глаза восторженно сверкнули: