Николай Соколов - Ариасвати

Терраса портика находилась на довольно значительном возвышении и высокая лестница, которой некогда этот храм выходил на дорогу, почти совершенно разрушилась и лежала в виде груды камней, засыпавших дорогу. Цепляясь за сохранившиеся еще ступени и подкладывая камни вместо недостающих, Андрей Иванович взобрался кое-как на террасу портика. Здесь, прислонясь к колонне, он прежде всего окинул взглядом расстилавшуюся пред ним местность. Какова была его радость, когда в недалеком расстоянии, несколько вправо, под горой он увидел кровли обеих знакомых башен!.. Несколько далее за ними темнели массивные колонны озерного храма и виднелась часть лазурной поверхности его любимого озера, еще далее, — шли знакомые рощи кокосовых пальм, бананов и хлебных деревьев, далекий лес, синевший вдали, вершины прибрежных скал и, наконец, за ними, на самом почти горизонте, — голубое зеркало океана, сиявшее теперь роскошными красками румяного заката…

Андрей Иванович совершенно успокоился: теперь он мог добраться до своей палатки даже в темноте тропической ночи, только бы успеть засветло спуститься под гору. Поэтому, дорожа временем, он бросил только беглый взгляд в темную внутренность храма и при свете потухающего дня едва успел рассмотреть длинные ряды колонн и статуй, уходящие в глубину храма, богатые скульптурные украшения на пьедесталах и фризах ближайших колонн, покрытые такими же украшениями стены, мозаичный пол, и, пресыщенный впечатлениями дня, стал торопливо спускаться по своей импровизированной лестнице, отложив осмотр этого храма до более удобного времени.

Так как дорога, высеченная в скале, уходила слишком далеко вправо от ближайшего пути к башне, то Андрей Иванович предпочел спускаться по горе целиком. Сначала это было довольно затруднительно благодаря ее обрывистости, но вскоре он нашел узенькую тропинку, которая привела его прямо к подножию башни. Отсюда, уже в совершенной темноте, он пошел по вымощенной камнем дороге, проложенной мимо озерного храма по берегу озера и, наконец, усталый и голодный, добрался до своей палатки. Никогда в жизни своей, даже в очень юные годы, когда он бредил охотой и считался одним из неутомимейших Немвродов, Андрей Иванович не делал более утомительного путешествия и не уставал до такой степени. Наскоро поужинав, он бросился в постель и тотчас заснул. Но вероятно, вследствие сильной усталости нервы его были очень напряжены, потому что сон его был тревожен и наполнен сновидениями. Он все грезил статуей богини, отождествляя ее с девушкой, изображенной на барельефах портика.

Одетый в такие же широкие одежды, он вместе с ней участвовал в религиозных процессиях. Их окружала шумная радостная толпа юношей и дев, распевавшая религиозные гимны, отбивая такт ладонями рук. Он видел, как из-за этой толпы подкрадывался к ним жрец в остролистном венке и, вытягивая руку с длинногорлым кувшином, наполненным ядом, старался вылить на них этот яд. Андрей Иванович сознавал, что его подруге грозит смертельная опасность, хотел броситься на жреца, оттолкнуть его, вырвать у него яд — и не мог пошевелить ни одним членом: он кричал тем глухим, точно задавленным голосом, каким вообще кричат во сне, но его дикий крик не был слышен среди радостных восклицаний шумной толпы. Он делал нечеловеческие усилия, чтобы сдвинуться с места, и наконец это ему удалось: он отталкивает жреца и в завязавшейся борьбе ломает его жезл, срывает остролистный венок и бросает его на землю. Тогда жрец, в страшном гневе, поднял с угрожающим жестом руку над головой Андрея Ивановича и сказал, задыхаясь: "Будь трижды проклят: пусть она не достанется ни мне, ни тебе, пусть ты увидишь счастье соперника и пусть ты умрешь такой же одинокой и постыдной смертью, как я!" С этими словами жрец плеснул из кувшина в лицо Андрею Ивановичу и остатки яда вылил на себя. В тоже мгновение Андрей Иванович почувствовал, как члены его сделались неподвижны, точно их сковала какая то невидимая сила, как они мало-помалу цепенели, застывая будто от холода, как этот холод постепенно поднимался к сердцу, останавливал дыхание, сжимал мозг и скоро он один, окаменевшим трупом, лежал на дороге, но все еще слышал, как песни веселой толпы замирали вдали, и видел, сквозь закрытые веки, что над ним чернело одно только холодное неприветное небо.

ХVІ. Кораблестроение

На другой день шел дождь, начавшийся еще ночью. Андрей Иванович чувствовал себя усталым точно разбитым и весь день провалялся на постели с книгой в руках. К вечеру дождь перестал, солнце снова засверкало на безоблачном небе. Освеженная и омытая зелень имела такой нарядный, праздничный вид, что Андрей Иванович нашел наконец невозможным оставаться долее в темной палатке. Он взял весло и отправился к челноку с целью покататься по озеру.

Челнок пришлось отливать. Прошедший дождь нахлестал его водой почти вровень с краями. Андрей Иванович вытащил его на берег, опрокинул, вытер насухо травой и снова осторожно спустил на воду: он берег свою лодку-игрушку потому, что она ему нравилась своим красивым, нарядным видом. Эти немногосложные занятия, потребовавшие небольших физических усилий, пришлись очень кстати: после них Андрей Иванович почувствовал себя бодрее, — как говорится, поразмялся. Всегда уже так бывает, что после сильной усталости чувствуется во всем теле какая то тяжесть, мускулы ноют, малейшее движение кажется затруднительно, но стоит только принудить себя немного поработать — и все приходит в норму, сразу себя чувствуешь бодрее и досадная апатичность исчезает без следа.

Через несколько минут Андрей Иванович был уже на середине озера. Двадцать раз проехал он вдоль и поперек, толкаясь носом челнока то в каменные ступени храма, то в песчаный откос своего любимого места для купанья, и как-то сразу почувствовал, что ему тесно и скучно в этом голубом четырехугольнике, заключенном в роскошную раму из цветущей тропической зелени. Ему захотелось на простор, куда-нибудь на риф, где бы ничто не мешало ему видеть далеко во все стороны.

Конечно, всего проще было снарядить Гиппогриф и на нем, по желанию, подняться высоко над облаками или свободно носиться над океаном, почти задевая за гребни волн упругим дном своей ивовой лодочки. Но не этого хотелось теперь Андрею Ивановичу. Все это были ощущения уже переиспытанные, настолько знакомые, что в них уже не было ничего нового. И кроме того, на Гиппогрифе ему пришлось бы сидеть спокойно и неподвижно, так как там не к чему было приложить силу, которая требовала упражнений и работы. Поэтому ему пришла фантазия по-кататься "по синим волнам океана" на настоящей морской лодке, полавировать на парусах по ветру и против ветра, словом, — приложить на практике те таинства мореходного искусства, в которые некогда посвятил его кузен-моряк на грачевском пруду, несколько раз искупавшись с ним вместе во всем платье на крутых поворотах, когда узенький и вертлявый челнок мельника опрокидывался под тяжестью парусов.