Кир Луковкин - В паутине

5

Пахло марлей. Под грязно-белым потолком колыхались нитки паутины. Он сел в постели, и кровь незамедлительно ударила в голову. Руки были туго запакованы в смирительную рубашку. На ногах повисли колодки из твердой пластмассы, в утреннем свете тускло блестел навесной замочек. Осмотрел себя. Одежда почему-то вся в птичках-цветочках, и вообще, это на нем кофта, с кружевами и пуговками. А поверх кофты — смирительная рубашка. А тапочки приютились у кровати. Он просунул в них ноги и, насколько позволяли оковы, подошел к массивному, вмонтированному в стену зеркалу. Свет бил в спину. В зеркале он увидел печального мужчину, стриженного под ежик, лет сорока, с потемневшей кожей, трехдневной щетиной и поникшим взглядом. Мужчина с вопросом смотрел ему в глаза и, видимо не находил ответа, отчего слегка качал из стороны в сторону головой. Вскоре, поняв, что ничего путного из этого молчаливого диалога не вынести, он отошел от стены и сел прямо на паркетный пол возле двери. Он уже наверняка знал, что дверь заперта и открыть ее можно только снаружи.

Окно зарешечено. Из интерьера — кровать, привинченная к полу, тумба, табурет, стол, параша — все эмалированное, стальное. Камера-одиночка. Чистота идеальнейшая. В верхнем углу притаился глазок наблюдательной камеры. Ага, подумал он, следят. Ручкой бы помахать. Захотелось есть.

Через час пришла первая делегация из двух посетителей в лице медсестры и врача. Что-то в одеянии сестры напоминало обмундирование старшины тренировочного полевого лагеря. Наверно, строгий покрой и большое количество карманов. Ничто в ней не выдавало женщину, ни одежда, ни манеры, ни даже внешность. Тем не менее сестра являлась женщиной, хотя он готов был поспорить, что имеет место божественное недоразумение. Ошибка, не иначе. Зато повадки врача сразу же вызвали сомнение в его наклонностях. Прежде всего ужимка, с которой он произнес "Доброе утро".

— Ну-с, голубчик, как себя чувствуете? — с фальшивой доброжелательностью улыбнулся мужик, подмигивая сквозь золоченую оправу очков. Лысенький, круглолицый, сплошные морщинки, угловато сложенный, он осторожно присел на краю кровати, что заставило поджать ноги и отодвинуться ближе к окну.

В руках у врача была папочка. Сестра лениво поигрывала резиновой дубинкой, блуждая потухшим взглядом по поверхностям. Пауза затягивалась, отчего улыбка очкарика таяла. Пронзительные глазки пришпилили его к подушке. Чтобы не раздражать круглолицего, он сказал, что все хорошо — не узнав в очередной раз свой голос.

Очкарик кивнул.

— Замечательно. У нас утренний обход. Жалобы какие-нибудь имеются? — спросил доктор, разглядывая ногти на руках.

— Нет, — поспешил ответить он. — Хочу есть.

Доктор равнодушно кивнул:

— Скоро принесут, — и смолк, поглощенный выдергиванием заусенцев.

Текли минуты, сестра переминалась с ноги на ногу и пыталась усмирить зевоту. Впрочем, это ей плохо удавалось.

— Значит, жалоб нет. Это входит в систему, — вздохнул врач, — Но, что поделать, пациент всегда ведет себя тихо после ха-а-арошего дебоша, — он сделал ударение на последнем слове. — Вы, естественно, не помните, что произошло вчера? Что вы вчера натворили?

— Н-нет…. А что?…

— Он не помнит! — засмеялся врач торжествующе, как будто выиграл спор, и показал на него пальцем сестре; та криво ухмыльнулась, — Конечно, еще бы такое помнить. Ну ладно. Пусть будет так. Может, к обеду вспомните и мы сядем все вместе и подумаем, что с вами делать. Хороший человек, порядочный, симпатичный, красивый….эх!

Мужик поднялся и затопал к выходу. Надзирательница учтиво маячила у двери.

Завтрак — баланду из овса и компот, — просунули через окошко в двери. Рядом с тарелкой на подносе лежали две пилюли — одна желтая круглая, другая зеленая, приплюснутая. Так, чтобы было незаметно и не засекла камера, он затолкал лекарство в пустое пространство внутри металлического изголовья кровати. Часы в палате отсутствовали, но, судя по движению солнца, он решил, что близится полдень. В коридоре за дверью стало шумно — слышались шарканье, лязг открываемых запоров и голоса. Вскоре лязгнуло и у его двери, в проеме появилась низенькая женщина со стеклянными глазами, квадратной челюстью и жвачкой во рту — челюсть равномерно двигалась.

— Привет, детка! Выходи, пора проветриться.

В руках санитарки мелькнула дубинка.

— Мне в колодках ковылять? Так я далеко не уйду, — раздраженно отозвался он.

— Ха-ха, — санитарка оскалилась, — ишь ты, остряк. Вечно с вами, с придурками, одна и та же история, — и потом резко, — Встать на середину круга!

По центру комнаты чернела окружность — он только сейчас заметил ее. С метр в диаметре, на ней были пунктиром отмечены контуры человеческих ступней. Рисковать он не стал и послушался. Затем что-то внизу сильно притянуло его к земле, так, что нельзя было и ногой двинуть. Санитарка медленно сняла оковы и захват тут же ослаб. Его вывели по темному неосвещенному коридору в холл, вниз по широкой лестнице к внутреннему двору, втиснули в общий поток пациентов; те бодро вышагивали по гравиевой дорожке к саду. С обоих сторон стоял конвой из женщин-санитарок, похожих друг на друга, как две капли воды. В саду имелось множество беседок, скамеечек и лавок с грубо срубленными, деревянными столами. Больные с выражением умиротворения на лице бродили по дорожкам взад-вперед, болтали, сидя на скамеечках, кто-то играл в домино или шашки. Классический санаторий, если забыть, что площадка огорожена четырехметровым забором с проволокой, вышками для наблюдения по периметру и вездесущими камерами. Из навесного динамика гремели жизнеутверждающие марши. Стояла ранняя осень.

Сентябрьский солнечный денек, безоблачный и теплый, прямо как летом. Только молодые деревья пожелтели, но еще не осыпались, а трава выцвела. Превосходный день и сиеста в самом разгаре. Он выбрал свободную лавку возле стены, подальше от основной массы людей, публика не нужна ему сейчас, когда надо собраться с мыслями и навести порядок в памяти.

Я ничего не помню. Совершенно ничего, что касалось бы вчерашнего дня. Этот кошмар никогда не кончится, думал он, вдыхая свежий воздух и наблюдая, как плывут в разогретых потоках воздуха тонкие нити… паутины. Все похолодело внутри и кровь сильнее застучала в висках. Совсем близко над ухом жужжала толстенная муха, натуральный вертолет. Через секунду насекомое пошло на второй вираж, покружило вокруг него и село на правую руку. Он оторопело наблюдал, как муха вальяжно прошествовала вниз, к запястью и принялась чистить лапки. Естественно, она его не интересовала. Воспоминания, одно за другим, возвращались к нему — как волны бьют о берег. Равнина миражей, хижина старика, осада крепости, блондинка и сосед снизу….