Марта Уэллс - Стихия огня (Иль-Рьен - 1)

«Быть может, я и могла бы заставить себя изобразить трусость, однако терпеть не могу казаться глупой. И глупо поворачивать назад, зайдя так далеко». Но чем больше она думала, тем менее привлекательной казалась ей перспектива возвращения в Нокму или Фейр, ничего не решив и вновь оказавшись перед теми же трудностями. Она поняла, что ей было необходимо вернуться домой — во дворец, в самое сердце Иль-Рьена, — чтобы встретиться с собственным прошлым. Чтобы увидеть своего сводного брата Роланда и понять, его ли она ненавидит, или же те давние воспоминания и отца. Быть может, вернуться следовало и для того, чтобы увидеть Равенну и показать вдовствующей королеве, что получилось из нескладного подкидыша дочери фейри. «Чтобы услышать от нее одобрение? — внезапно спросила себя Каде. Ох, как я надеюсь, что нет». Она закусила губу, теребя растрепанный край занавеса. Итак, либо навсегда остаться у Бараселли, либо продолжить дело, ради которого она явилась сюда и которое следует выполнить. Перед окном прошли несколько женщин, свет играл на их атласных платьях, драгоценностях и накрахмаленных кружевных воротниках, движения идущих стесняли многочисленные нижние юбки, накладные воланы и модные рукава с буфами.

Она повернулась на шум, поднявшийся вокруг Гарина, влетевшего в дверной проем. На него тут же набросились три других актера с помощниками, все вместе они начали избавлять его от костюма и заменять одеждами Бригеллы. Каде подобрала с пола парик и шляпу и подала им, надеясь, что вместе с этими вещами не отхватят ей пальцев. Бараселли глядел через щель в заднике.

— Ужасно, — стонал он. — Совершенно ничего не выходит.

— Не ной, я сделал все, на что способен, — огрызнулся Гарин глухим голосом из-под рубашки, которую Лайом натягивал ему на голову. — Если тебе не нравится, иди и играй сам.

В отличие от прочих театральных заведений в «Комедии» не было написанных текстов пьес, чтобы актеры могли заучить роли. Сюжет определялся действующими персонажами, и актеры запоминали лишь основные реплики роли и дополняли их теми местными шутками или сплетнями, которые приходили на ум. Гарин трактовал незнакомую ему роль Бригеллы с большей вольностью, чем обычно, и приближался к стандартному тексту, лишь когда мог вспомнить его, чем жутко смущал всех остальных.

Гарину пришлось взять на себя эту роль, потому что случилось худшее. Смотритель за развлечениями и цистерианская стража, проверявшие актеров, отказались пропустить во дворец шута, исполнявшего роль Бригеллы. Как оказалось, брат неудачника числился среди участников провалившейся попытки освободительной революции в Адере. Официальные лица держались при этом с ужасающей вежливостью, и Бараселли, немедленно заподозривший в них самых отпетых чернокнижников уже потому, что они узнали об этом, не осмелился произнести даже слова протеста.

В тюремной наготе допросных комнат караульного помещения при вратах Святой Анны труппу задержали на несколько часов. Отчасти, как знала Каде, чтобы дать возможность выдать себя тем, у кого были основания для опасений, но главным образом, чтобы чиновники успели проверить все списки «нежелательных» лиц, которые исправно составляла королевская стража.

— Как твое имя, милочка? — спросил Каде один из цистериан, когда пришла ее очередь.

Каде знала, что академик в парадной мантии, притулившийся в уголке комнаты, на самом деле волшебник, обязанный чарами обнаружить враждебную магию. Когда цистерианин начал задавать свой вопрос, Каде почувствовала, как заклинание окутывает ее холодным туманом, незримым и неощутимым для всякого, кто не искушен в магии. Встретившись с защитным покровом, которым она окружила себя несколько часов назад, облако рассеялось без малейшего сопротивления. Вторая и третья попытки закончились тем же самым. Чародей остановился на этом — и вовремя, потому что ее защитная оболочка уже начинала растрескиваться снаружи. Наложив заговор пять или шесть раз, он мог бы поймать ее, но Каде, будучи сама ведьмой, шла на подобный риск. Если бы волшебник обнаружил ее магию или догадался, что перед ним фейри, она придумала бы что-нибудь еще.

Отвечая на вопрос стражника, она сказала:

— Катерина я, из Меруотча. А зовут Каде, так короче.

Меруотчем называли деревушку возле того места, где Каде теперь чаще всего обитала, поэтому истинность ее утверждения не противоречила окутывавшему все помещения заклинанию, открывавшему всякий обман. Чары эти были старше самой Каде и причудливей часового механизма любой игрушки Портье. Сочетание жесткой логики и артистизма выдавали в заклятии давнишнюю работу доктора Сюрьете, и, невзирая на великое искушение, она не стала даже пытаться прикоснуться к нему.

Стражник пристально посмотрел на нее, она чуть встревожилась, усомнившись в том, что здесь действительно сожгли ее единственный портрет, как давным-давно утверждал Роланд. Однако она услышала только:

— Тебе лучше сменить имя. Могут быть неприятности.

— Но меня так мамаша зовет.

— Тогда будь настороже. А как мамашино семейство зовется?

— Насколько мне известно, она им не обзавелась. А в Меруотче ее Майрой зовут.

Тоже верно; северный выговор обитателей Меруотча делал из Мойры Майру. Каде ощутила, как чуточку затрепетали выявляющие ложь чары доктора Сюрьете, однако ее утверждение самым тонким образом сочетало правду и ложь, и разоблачение не состоялось.

Ни вопросы, ни заклинания не выявили ничего странного в актере, игравшем роль Арлекина, и это озадачило Каде, подозревавшей его непонятно в чем.

Дворец охранялся весьма надежно, и она проникла внутрь не без помощи отпущенной фейри удачи и наклонности к риску; еще она знала, что рождена под охраной этих же оберегов, что позволило ей миновать не только их, но и все ловушки, которыми доктор Сюрьете мог снабдить допросный зал.

Возможно, он просто осёл, подумала она, с опаской взглянув на Арлекина, сидевшего на ящике с реквизитом и взиравшего на отчаянную суету с холодной усмешкой.

Приподняв кожаную маску Коломбины, Каде стерла капельки пота с лица. Она знала, что ей скоро снова предстоит выйти на сцену, но в наведенной Бригеллой сумятице трудно было понять, далеко ли еще до ее выхода. Возможно, радуясь уже близкому финалу, прочие актеры решат закончить пьесу без нее.

Каде перешла на место, откуда передняя часть Большой Галереи была видна через щель между занавесом и краем сцены, чтобы понаблюдать за престолом.

Если уж внутренний облик дворца пробудил в ней столько чувств, то куда сильнее потрясли Каде его обитатели. Роланд переменился — и к худшему, решила она. Но что еще печальнее, Равенна осталась такой, какой была. Невзирая на прибавившуюся в рыжих волосах седину, вдовствующая королева оставалась изящной, очаровательной и непреклонно уверенной в себе. И каждая придворная дама по-прежнему старалась укрыться за веером, провожая глазами Томаса Бонифаса. То, что Каде с детским энтузиазмом предалась этому времяпрепровождению, ничего не исправляло. Пришлось признать — по крайней мере в собственных мыслях, — что, невзирая на задиристость и надменность, на него все еще стоило посмотреть. Она вспомнила глубоко посаженные темные глаза и на удивление ироничную улыбку. Его с давних пор числили среди украшений двора, даже несмотря на то, что в моде чаще бывали светловолосые кавалеры.