Алексей Калугин - Дело об архиве Уильяма Шекспира

Изложив свой план, Марин умолк. Он не торопил меня с ответом, представляя возможность все тщательно обдумать и взвесить.

Не знаю, что именно сыграло тут решающую роль, но в конце концов я принял предложение Марина. Быть может, меня убедило то, что он все время говорил «мы», подчеркивая тем самым, что вовсе не собирается взваливать на меня одного всю ответственность за столь непростое решение. А может быть, меня подстегнуло то, что я уже и без того нарушил закон. Так стоило ли после этого идти на попятную? Тем более что Марин был абсолютно прав – у меня не было никаких иных источников финансирования нашего проекта.

А может быть, все дело заключалось в том последнем доводе, который привел Марин, видя, что я все еще сомневаюсь.

– Существует еще одна причина, по которой мне хотелось бы, чтобы рукописи Шекспира оказались в частной коллекции, откуда они очень не скоро попадут в руки экспертов, – Марин тяжело вздохнул и, вытянув руки перед собой, свел вместе кончики пальцев. – Рукописями Шекспира, вне всяких сомнений, интересуется и Департамент контроля за временем. И если мы не сумеем их изъять, это непременно сделают агенты Департамента. Вы полагаете, у них не вызовет подозрений тот факт, что все пьесы Шекспира написаны сразу же набело, без единой помарки?

С этим было трудно поспорить. Я угодил в ловушку, которую сам же для себя построил. И я сделал единственное, что мне оставалось в такой ситуации.

– Согласен, – сказал я Марину.

Глава 20

Последующий год был очень необычным для меня. Необычным в первую очередь в плане того, как я начал воспринимать действительность.

Жизнь разделилась для меня на два уровня. Я, как обычно, ходил в Академию, готовил какие-то статьи для сетевых журналов и сборников, иногда встречался с друзьями, чтобы обсудить то, как быстро летит время и как неумолимо оно изменяет нас, хотим мы того или нет. Но одновременно с этим я на каком-то подсознательном уровне постоянно ощущал свое присутствие рядом с Шекспиром. Быть может, это была всего лишь игра воображения, но порой мне казалось, я точно знаю, что он делает в тот или иной момент.

Вот сейчас он сидит в небольшой комнатке, которую снимает у бондаря на южном берегу Темзы. У бондаря больная жена и трое детей – две дочери и сын. Девочки еще слишком малы, а сын уже помогает отцу в работе. Но все равно денег на жизнь им катастрофически не хватает. Поэтому и сдает бондарь комнату под лестницей безвестному актеришке, который ведет себя так надменно, словно он самый знаменитый человек в Лондоне после Ее Величества королевы Елизаветы. За окном уже темно. На столе, рядом со стопкой исписанных бумаг, горит огарок свечи. Глядя на мерцающее пламя, Шекспир покусывает кончик пера.

Все это я вижу настолько отчетливо, что порою мне кажется, будто я сам нахожусь в той же комнате. Шекспир не видит меня, потому что я стою у него за спиной. Но, стоит мне только сделать движение или шумно вздохнуть, как он, вздрогнув, обернется. Но я не хочу, чтобы он видел меня. Вытягивая шею, я пытаюсь заглянуть через плечо сидящего на стуле человека, чтобы разглядеть строки, написанные на бумаге, которая лежит перед ним. Но, как я ни стараюсь, у меня ничего не выходит. Строки расплываются и меркнут, буквы наползают друг на дружку, словно уродливые жуки, превращая слова в бессмысленное месиво штрихов, черточек и полуокружностей.

В другой раз я оказываюсь рядом с Шекспиром, когда он куда-то торопливо идет по узкой немощеной улочке. Я иду следом за ним, стараясь, чтобы он не услышал моих шагов. Мы вместе сворачиваем за угол и оказываемся перед округлым зданием театра, принадлежащего Джеймсу Бербиджу. Он называется без затей – просто «Театр». Обойдя здание театра, Шекспир входит в невысокую дверцу, ведущую в помещения, расположенные за сценой. Я незаметно следую за ним, старательно переступая ступени, издававшие скрип под его ногами. Поднявшись по шаткой деревянной лестнице, мы оказываемся на втором этаже. Здесь дверь, за которой находится комната владельца театра. То, что Шекспир решительно открывает дверь, всего раз стукнув в нее и не дождавшись ответа, говорит о том, что он в хороших отношениях с Бербиджем. Может быть, они даже друзья. Шекспир и Бербидж обмениваются парой обычных при встрече фраз, после чего Уильям выкладывает на дощатый стол пачку бумаг, прошитую суровой ниткой. Он говорит, что это новая пьеса. Он даже произносит ее название, но в этот момент, как назло, хлопает оконная створка, и я не слышу его слов. Шекспир отходит к окну, а Бербидж склоняется над столом и начинает листать рукопись. Я незаметно подкрадываюсь к нему сзади и пытаюсь, выглянув из-за плеча, увидеть то, что написано на бумаге. И вновь в тот самый миг, когда мне кажется, что я вот-вот смогу прочесть написанное, перед глазами у меня все начинает плыть.

Я встряхиваю головой и оказываюсь в своем мире. Нас с Шекспиром снова разделяет временная пропасть в пять с половиной столетий.

Но самым удивительным, пожалуй, было то, что эти видения, возникающие и исчезающие внезапно, вне зависимости от моего на то желания, не доставляли мне никаких неудобств. Напротив, мне казалось, что, если бы я не имел возможности время от времени хотя бы мысленно погружаться в мир Шекспира, я полностью утратил бы связь с действительностью.

Чем ближе было до назначенной даты, тем все большее нетерпение охватывало меня. То и дело я с внезапной тревогой бросался к столу, на котором у меня уже лежала подготовленная рукопись пьесы «Тит Андроник», и начинал торопливо перелистывать ее. Я искал место, в котором, как мне казалось, допустил ошибку или пропустил строку, переписывая текст пьесы. И только сравнив рукопись с соответствующей страницей из издания Хеминджа и Конделла и убедившись, что все в порядке, я на какое-то время обретал покой.

Марин не давал о себе знать весь год. Он предупредил, что мне не следует пытаться отыскать его, – он сам явится, когда придет время. И он действительно позвонил мне за неделю до назначенного дня.

При встрече Марин прежде всего поинтересовался, не изменил ли я своего решения относительно необходимости продажи рукописей Шекспира. У меня было достаточно времени, чтобы подумать над этим, и я без колебаний подтвердил свое согласие.

Марин проинструктировал меня, как я должен себя вести, договариваясь с Шекспиром об обмене рукописями. Главное, как считал Марин, не пытаться давить на партнера – так он называл Шекспира, – а осторожно и деликатно подвести его к самостоятельному принятию нужного решения.

– Если партнер считает, что инициатива в принятии решения принадлежит ему, то он будет отстаивать его с утроенной энергией даже в том случае, если оно идет вразрез с его собственными интересами. Такова уж человеческая натура. Поверьте мне, Вальдемар, я знаю, о чем говорю.