Юрий Манов - Тринадцатый апостол

— А ты знаешь, Семенов, что уже больше восьмидесяти человек, которые могут уже сейчас вернуться по месту прежней прописки в Москву, Питер, написали мне заявление на постоянную прописку. Здесь! В поселке Веселый на реке Мультагай. Восемьдесят! Слушай, а может, я правильно все делаю? Оставил бы ты мне пару сотен работничков получше. Да знаю я, что разнарядка у тебя. Ну придумай что-нибудь. Задумал я, понимаешь, пристань расширить и новый консервный завод построить, а рук рабочих не хватает. И баб, баб побольше, у меня мужики-красавцы в холостяках ходят, без баб дурить начинают. Хоть шлюх, хоть «венеричек», у меня знаешь какие гинекологи!

— Цыган возьмешь? — предложил Семенов. — Целый вагон даю! Лучший ансамбль в России, такую самодеятельность наладишь!

Глава 14

ОТЧАЯНИЕ

— Лейтенант Буткевич, я приказываю: опустите оружие! Не дури, лейтенант, брось автомат! Слышишь, брось, я приказываю!

— Да пошел ты, Семенов! Нет больше лейтенантов, нет майоров. Все! Остались только четыре урода, которые завтра сдохнут с голодухи. А я не хочу сдыхать. Я еще пожить хочу! Уйди с дороги, Семенов, не доводи до греха! Убью!

Они стояли лицом к лицу, как в ковбойских фильмах, и орали, направив друг на друга стволы. Буткевич — штатный «мини-калаш», Семенов — верный семизарядный «бульдог». Оба — раненые, оба — шатающиеся от голода, оба желающие жить, выжить.

Буткевич сорвался. Он — самый молодой и сильный из их четверки — сорвался первым. Да, наверное, его молодому организму требовалось больше пищи, наверное, по этой причине он больше мучился от голода, но все равно Семенов никак не мог допустить, чтобы Буткевич съел Мариванну. И вообще чтоб кто-нибудь ее ел. Даже если она сама умрет, даже если все они умрут. Но умрут людьми, а не людоедами…

Вообще-то если бы не доля везения, они бы и так давно умерли — упали бы в вечную мерзлоту и остались бы там до весны, до мая, пока звери дикие: медведи, песцы, волки — не найдут их тела и не попируют вволю над их костями. Но им повезло, совершенно случайно они набрели на охотничью избушку. Крохотную, но вполне способную сохранять тепло и продлить жизнь четырем израненным людям.

Трое были ранены легко: Буткевичу осколком оторвало ухо и посекло лицо, отчего все время казалось, что он кривится, как будто лимон съел. Семенову задело плечо. Так, царапнуло. Сейчас рана практически не болела, только чесалась очень. Абрамяну повезло гораздо меньше — пуля пробила ему обе ягодицы: вошла в левую, вышла через правую. Он целыми днями лежал на животе и похабно шутил насчет того, что поскольку в его заднице на две дырки больше, то и еды ему требуется пропорционально.

А вот с Мариванной было совсем плохо. Ее ранило в живот. В первый день она еще держалась, сама меняла на ране памперсы, отлично заменявшие бинты, сама шла, проваливаясь в глубокий снег, да еще Абрамяна поддерживала. А ночью совсем слегла. У нее начался жар, она почти не приходила в сознание и часто бредила, то зовя мужа с детьми, то маму, то строго вызывая дежурного по Поездку. Вот ее-то, Мариванну, и предложил съесть Буткевич.

— Майор, дарагой, слушь, да? Падвынся чуть-чуть, а то могу ненароком задэт, — услышал за спиной Семенов.

Это Абрамян, разбуженный криками, наконец-то вытащил из-под нар свой «УЗИ» и направил на Буткевича:

— Ну что ты, лэйтэнант, ругаешься, ну зачэм кричишь? Видышь, женщина больная совсем, только заснула, а ты ее будыть хочэшь, кушать хочешь. Не надо ее кушать, будь мужчиной. Хочэшь кушать? В тайгу иды! Охотиться иды! Медвэдь берлога выгоняй, в лоб ему стреляй. Вон у тэбя ружье какое.

На самом деле Абрамян разговаривал почти без акцента. Но сейчас, как опытный психолог, он выбрал, наверное, самый верный тон. Да еще эта фраза про медведя… надо же такое придумать: «Берлога выгоняй, лоб стреляй».

Семенов даже не удержался и хмыкнул, а Буткевич… Он словно очнулся; глаза лейтенанта, безумные минуту назад, словно обрели осмысленность. Он как-то жалко застонал, даже скорее заскулил, бросил автомат на пол и выбежал в дверь на мороз.

— Ну все, звездец медведю, — подытожил Абрамян. — Сейчас он его голыми руками задушит. Шашлык будем кушать.

Семенов засмеялся было, но от упоминания слова «шашлык» словно спазм резанул его по желудку. Он много отдал бы сейчас не то что за шашлык — за буханку хлеба, за миску «сечки», так ненавидимой на Поездке даже бомжами… Они почти не ели уже десять дней. И надежда найти хоть какую-нибудь еду становилась все призрачней. Дичи вокруг не было, даже вороны разлетелись…

— Ну что ж, — вслух сказал Семенов, — зато мы прожили на две недели больше. Считай — повезло…

Им, апостолам, на самом деле повезло. Когда на разъезде у крохотной станции рванула взрывчатка под вагоном охраны и пули защелкали по стенам вагона командирского, они не спали в своих купе, а, матеря начштаба, проводили в «оружейке» комиссию личного и табельного оружия — сверяли номера стволов, списывали патроны. Начштаба Куренной, педант и служака, для комиссии подбирал обычно «самое удобное время» — то в пять утра, то во время обеда, а в этот раз его ночью на проверку пробило. Это и спасло им жизнь, когда нападавшие стали сквозь двери расстреливать апостольские купе.

Бой был страшный, видимо, нападавшие хорошо знали внутреннее устройство Поездка, порядок и систему его охраны. Практически все посты и караульный взвод были уничтожены в первые же минуты внезапной атаки, явно, что без «крысы» не обошлось.

Перестрелка завязалась лишь в «девичьем» вагоне, где взводный Брагин несанкционированно отмечал именины. Он успел организовать оборону, но с одними пистолетами горстка охранников продержалась недолго.

А вот апостолы решили дорого продать свои жизни. Только прозвучали первые выстрелы, они, не сговариваясь, похватали оружие из стоек и приготовились к обороне. Группу, штурмовавшую оружейку, — десяток боевиков в одинаковых черных шапочках, — они положили прямо в тамбуре, как дров накололи. Куренной, пока остальные перезаряжали оружие, деловито, без суеты заминировал оружейную комнату, потом достал свой НЗ — пяток «мух», купленных по дешевке на рынке в Новосибе, и прямо из окна с одного выстрела разнес вдребезги пулеметное гнездо, державшее платформу под прицелом.

Второй заряд использовать не успел, тихо охнув, схватился за грудь и сполз на пол.

— Серега! Серега! — просипел он, протягивая Семенову пульт — черную коробочку с кнопкой, — держи, не оставляй им оружия, отойдешь метров на сорок и жми…

Можно сказать, им повезло и дальше, когда взрывом гранаты покорежило и заклинило дверь вагона. Спасайся они через дверь — попали бы под перекрестный огонь, а так сумели пробежать, пригнувшись, через весь вагон и «эвакуироваться» через туалетное окно, от которого до ближайшего перелесочка было рукой подать.