От глупости и смерти - Харлан Эллисон

Электроны резонируют, эмоции тоже. Говоря о «проклятых местах», мы подразумеваем те точки, в которых накапливаются мощные эмоциональные силы. Кто хоть раз побывал в тюрьме, где царствуют ненависть, лишения, клаустрофобия и жестокость, пропитывающие каждый камень, тот в этом не сомневается. Это ощущается. Эмоции резонируют в предвыборной борьбе, на футбольном стадионе, в группе психотерапии, на рок-концерте, на линчевании.

В мире четыре миллиарда человек. Он стал таким сложным, этот мир, и ему совершенно безразличны системы и жестокость личностей, порождаемая поддержанием этих систем. Просто жить – значит ежедневно бороться с обстоятельствами. Танцуют электроны, поют эмоции, четыре миллиарда гудят, как потревоженный улей. Нарастает заряд, растет поверхностное натяжение, достигается предел прочности, заряд ищет выхода, ищет фокус – слабое звено, линию разлома, самый неустойчивый элемент, ЛюбогоТолливера, КаждогоТолливера.

Как удар молнии, чем сильнее заряд бьет Толливера, тем сильнее он хочет сбежать. Сила четырех миллиардов ведет электроны в их бешеном танце от участка с наивысшей концентрацией туда, где их совсем мало. Страдание как электродвижущая сила. Фрустрация как электрический потенциал. Электроны преодолевают изоляционный барьер любви, и дружбы, и доброты, и человечности – и энергия вырывается на свободу.

Как разряд молнии, сила ищет и находит фокус, пробивает изолятор и вырывается на свободу.

Знает ли громоотвод, что сбрасывает опасный электрический заряд? Чувствует ли лейденская банка? Разве не продолжает мирно спать вольтов столб, когда сбрасывает ток? Знает ли фокус, что в нем разряжается злоба и досада четырех миллиардов?

Фред Толливер сидел, погруженный в несчастье, забыв о виолончели. Боль обмана, боль бессилия против несправедливости грызли его внутренности. Безмолвный крик его был в этот момент громче всего во всей Вселенной. Случайность. Это мог быть кто угодно – или, как сказал Честертон: «Совпадения – каламбуры Провидения».

Зазвонил телефон – он не шевельнулся, чтобы поднять трубку. Телефон прозвонил еще раз – Толливер не двинулся. Живот крутило и жгло, отчаяние в душе было как выжженная земля. Девять тысяч сверх сметы. Три тысячи семьсот в исходном контракте. Двенадцать тысяч семьсот долларов. Придется взять вторую закладную. Ремонт продлится на пять месяцев дольше оговоренных двух, за которые Слейзник обещал сделать работу. Семь месяцев грязи и штукатурной пыли, неуклюжих работяг, топающих по маленькому дому туда-сюда, оставляющих грязь, пыль и окурки.

«Мне шестьдесят два года, – подумал он в отчаянии. – Господи, я же старик. Минуту назад я был еще человеком средних лет, и вот я старик… а раньше никогда себя старым не чувствовал. Хорошо, что Бетси меня таким не видит, она бы не удержалась от слез. Эта ужасная ванная, весь этот кошмар – из-за Слейзника я стал стариком, нищим, в долгах, а как спастись – не знаю. Этот человек загубил мою жизнь, он убил меня. И я никогда не смогу поквитаться, забыть хоть на минутку… а если колени станут хуже, пойдут огромные медицинские счета, надо будет идти к специалистам… страховка ничего не покроет… и что мне делать, Господи Боже, что мне делать?»

Он был – старик, давно на пенсии и почти без сил. Он думал раньше, что средств на скромную жизнь хватит. Оказалось, что хватает лишь совсем впритык. А три года назад начались боли в коленях, и, хотя они последние полтора года не беспокоили его, он помнил, что часто падал, внезапно и неуклюже: ноги вдруг затекали так, будто он весь день сидел по-турецки. Толливер боялся слишком много думать об этой боли, будто она от этого может вернуться.

Но на самом деле он не верил, что если о чем-то думать, то оно действительно случится. От простых раздумий вещи в реальном мире не меняются.

Фред Толливер не знал о танце эмоций, о резонансе электронов. Не знал о шестидесятидвухлетнем громоотводе, через который проходят ужас и фрустрация четырех миллиардов человек, безмолвно плачущих, как плакал Фред Толливер. Потому что помощь не пришла и не придет.

Телефон продолжал звонить. Толливер не думал о боли в коленях, тревожившей его полтора года назад. Не думал, потому что не хотел, чтобы она вернулась. Она сейчас лишь едва пульсировала и пусть не будет сильнее. Он не хотел снова уколов иголок и булавок. Ему были нужны его деньги. Ему было нужно, чтобы перестала журчать вода под полом новой ванной.

Чтобы Уильям Слейзник все исправил!

Он снял трубку – телефон стал звонить слишком уж часто.

– Да?

– Мистер Толливер? Это вы?

– Да, я Фред Толливер. С кем я говорю?

– Ивлин Хенд. Вы мне не звоните по поводу моей скрипки, а она мне будет нужна в конце следующей недели…

Он совсем забыл. Из-за всех этих бед со Слейзником он совсем забыл про Ивлин Хенд и ее сломанную скрипку. А ведь она ему заплатила вперед.

– Боже мой, мисс Хенд, простите ради Бога! У меня тут ужас творится в последние месяцы. Мне один человек построил ванную для гостей, приписал к счету девять тысяч долларов, а она совсем никудышная… – Он замолчал. Он говорит что-то совершенно неуместное. Закашлявшись от смущения, он дал себе секунду собраться. – Я прошу прощения, мне очень стыдно, мисс Хенд. У меня не было возможности взяться за скрипку. Но я знаю, что она вам будет нужна через неделю, если считать с сегодняшнего дня…

– Со вчерашнего, мистер Толливер. В четверг, не в пятницу.

– Да. Да, конечно. В четверг.

Очень приятная женщина. Очень стройная, с тонкими пальцами и нежным, теплым голосом. Может быть, пригласить ее поужинать и познакомиться поближе? Ему хотелось поговорить с кем-то, особенно сейчас. Но память о Бетси всегда была с ним – тихо звучала в его голове, не смолкая, и он ничего не сказал Ивлин Хенд.

– Вы не отключились, мистер Толливер?

– А? Да. Да, конечно. Прошу меня простить. Я очень вымотался в эти дни. Займусь скрипкой прямо сейчас. Пожалуйста, не беспокойтесь.

– Но я, знаете ли, все равно обеспокоена. – Она помедлила, будто не желая продолжать. Сделала глубокий вдох. – Я же вам заплатила вперед, потому что вам, как вы сказали, нужны были деньги на материалы, и я…

Он не обиделся: он отлично ее понял. Она сказала нечто такое, что обычно посчитала бы неуместным, но сейчас она была очень встревожена и хотела выразиться настолько твердо, насколько это возможно без оскорбления.

– Я сегодня же ею займусь, мисс Хенд. Обещаю вам.

Это займет время. Инструмент был хороший – чудесный старый «Гальяно».