Георгий Гуревич - Приглашение в зенит (авторский сборник)

6. И ПРОДОЛЖЕНИЕ НЕ СЛЕДУЕТ!

“Да будет тьма!”

Такой ударной фразой собирался я закончить рассказ.

Тьма, страх, холод, смятение, сражаться невозможно, обе стороны капитулируют, отзываются войска. Мир!

Чего и добивались герои.

Однако среди читателей всегда есть неуемные. Сначала они торопятся узнать, чем кончилось, а потом вздыхают, почему так быстро перевернута последняя страничка. “А дальше что? — вопрошают они. — Автор не написал продолжения?”

Неуемные читательницы спрашивают, была ли свадьба… если не свадьба, то объяснение в любви хотя бы? И кого выбрала Женя, кого она полюбила? Девочки, но зачем же торопиться? Жене самой только восемнадцать, друзьям ее по восемнадцати, не рано ли им жениться? Личинки еще не оформились в имаго, расти им и расти. К тому же так хорошо они взаимодействовали: Женя требовала, Устин обдумывал, Дима обеспечивал, Селим рвался действовать. Право же, жалко разрубать эту слаженную четверку, двоим дарить счастье, двух выгонять за дверь, разочарованных, обиженных.

Если уж вам так хочется выбирать, выбирайте сами по своему вкусу. В этом замысле для меня женитьба не самое главное. Главное — смертоубийство прекратить. И потому: Да будет тьма!

— А дальше что? — настаивают неуемные.

И в самом деле, нельзя не согласиться, сам я не раз писал, что самое богатое месторождение тем в эпилоге. Напрашивается продолжение и здесь.

Обе стороны капитулировали. На каких условиях?

Просто прекратили стрельбу!

Прекратили? Сразу ли? Добром ли? Свергать не пришлось ли?

Правителей воюющих стран надо еще придумать, каждого в отдельности.

Легче всего вообразить их по аналогии с Землей. Выше условились: ситуация на той чужой планете примерно такая, как у нас в 1914 году. Вот и попробуем представить, как поведут себя, оказавшись во тьме кромешной, воинственный Вильгельм, усы пиками, дряхлый Франц–Иосиф австрийский, наш Николай II, английский парламент с невыразительным пятым Георгом, королем, который царствует, но не правит, и Французская республика с шумными, громогласными и мимолетными кабинетами министров.

Допустим, престарелый Франц–Иосиф склонился бы сразу, Вильгельм долго хорохорился бы, Николай молился бы и постился, царица захотела бы советоваться с Распутиным, а парламентарии спорили бы и друг друга обвиняли бы в измене и предательстве…

Любопытный складывается вариант. Не было такого в истории, а описать бы занятно. Что было бы, если бы пришельцы устроили тьму в августе четырнадцатого, еще до мазурских болот и “чуда на Марне”?

Но вернемся на чужую планету.

Сдались, стрельбу прекратили. Тамошние англичане выжидательно молчат на своем острове, надеются еще перехитрить небесных пришельцев, а тамошний Вильгельм, дисциплинированный германец, запрашивает инструкцию, на каких условиях заключать мир. При этом торгуется, все твердит, что Германия была ущемлена, ужас, как обижена и демобилизацию оттягивает, уверяет, что транспорт не справляется, притом же надо устроить бедных солдатиков, разместить их в казармах с удобствами.

Какие там казармы? Домой! Домой!

А солдаты в шинелях серых, в мундирах голубых, болотно–зеленых и ржавых, и матери их, отцы, невесты и жены взывают, воздевая руки к небу:

— Новые боги! Подайте нам глас, как нам жить теперь?

Новые же боги, вчерашние школьники, сами не знают, какие давать указания. Им известно, что есть на Земле двадцать — ихнего века астродипломатия — специальная наука об отношениях с другими цивилизациями, но в школах она не проходится, только упоминается. Конечно, хорошо бы обратиться к специалистам, но для возвращения нужны две недели, еще две недели для прибытия опытных знатоков, даже для получения совета от них. Не передерутся ли за эти две плюс две недели оставленные без присмотра армии? Ночь им устроить месячную? Заморозишь.

Как им жить теперь? Какие дать указания?

— Сами они должны решать, — говорит Дмитрий, самый добросердечный и в добро верящий. — Всем народом.

Устин, живой справочник по истории, напоминает:

— У них тут не народ решает, а правители: император, царь, президент, парламенты из числа богатых. На Земле мир объявила революция. Но еще отбиваться не один год пришлось, прежде чем мирные решения принимать.

— Объявим: “Передайте власть революционерам!” — предлагает решительный Селим.

— Революции не навязывают. Революция должна созреть в душах сначала.

— А война их ничему не научила?

Дмитрию все хочется решить по–доброму, по–хорошему:

— Ребята, была же какая‑то причина у войны. Земли не поделили, земли им не хватает, значит. Мы же, не мы лично, — земная техника может все это уладить. Понаделаем им новые острова, архипелаги, в их большом океане место есть для целого материка. Можем даже планету сделать искусственную неподалеку. Давайте научим их строить планеты.

— Да им не территория нужна, нужен хлеб и нефть, пища, энергия. Дадим им наш энергоблок, научим копировать обеды и ужины.

Опять Устин возражает:

— Ребята, это не разрешается. Высокая техника вредна, даже опасна без высокой культуры. Ведь у здешних в голове одно: труд — труд ради сытости. От сытости, добытой без труда, бездельничать начнут, томиться, дурость показывать. В голове‑то у них нет ничего, голову еще наполнить надо, культуру прививать всем поголовно.

— Вот и объявим: “Всем приступить!..”

— Культура за один день не прививается.

Мальчики распалились, руками размахивают, друг друга перекрикивают. Женя с трудом вставляет свое слово:

— Ребята, не нам решать судьбу чужой планеты. Надо сообщить на Землю.

И снова:

— Но они же передерутся!

И все‑таки принимают решение: разделиться. Народам объявляют, что помощь с неба придет через месяц. Мальчики остаются на орбите присматривать за порядком, если мир будет нарушен, выключат их солнце, покажут свою силу. Тут все нужны — и активный Селим, и Дмитрий с золотыми руками конструктора, и Устин со своими историческими справками. Женю же переправят на Землю сообщить о беде в дальнем космосе.

И через две недели по земному счету жители Земли двадцать какого‑то века увидят на своих домашних экранах лицо девушки с расширенными глазами, красными пятнами на щеках, немножко даже растрепанную от волнения.

— Ужас! — закричит она с экрана. — Люди, вы поймите, какой там ужас. Тамошние сапиенсы терзают друг друга, как хищные звери. На части рвут, кромсают, протыкают насквозь, жгут, подрывают. Всюду трупы, трупы, трупы в мокрой грязи, в кровавых лужах. Валяются оторванные ноги, руки, головы, кишки, вырванные из живота. Это рассказывать страшно, а видеть невозможно, наизнанку выворачивает. Озверели, с ума сошли, гордятся, если многих убили, покалечили. Четыре убийства каждую минуту, и еще сколько‑то безруких, безногих, слепых на всю жизнь.