Юрий Нестеренко - Приговор

было лат. А самое главное — Ришард отправил погоню не на первых

подвернувшихся лошадях, а на самых быстроногих скакунах своей армии.

Пожалуй, никогда в жизни я не ездил с такой скоростью, тем более -

зимой. Ледяной ветер хлестал в лицо; лоб и щеки быстро немели, на глаза

наворачивались слезы. В самом начале скачки мне еще было жарко после

недавнего бега, но теперь холод пронизывал до костей, и моя летняя

куртка была плохой от него защитой. Эвьет, насколько это позволяли ее

ожоги, прижалась ко мне сзади, обхватив за талию; так было хоть немного

теплее нам обоим. Хорошо, подумал я, что она, по крайней мере, закрыта

от встречного потока моей спиной и может хоть как-то согреть свои голые

ноги о разгоряченные бока коня… Надеюсь, она надежно завязала лапы

своей шкуры, и та не свалится.

Ветер шумел в ушах и относил назад крики преследователей, но все же

я слышал, как нам грозят разными карами; убедившись, что это не

действует, солдаты перешли на бессильную непотребную ругань, а затем и

вовсе замолкли, очевидно, устав надсаживать глотку против ветра. Но

погоня, разумеется, продолжалась. Я был уверен, что у них есть огнебои,

однако они не стреляли. У них, по всей видимости, был приказ во что бы

то ни стало доставить нас живыми — уж меня, во всяком случае, точно. Я

тоже не пытался отстреливаться. Я сильно сомневался, что сумею попасть

на скаку, да еще в темноте — никогда раньше я такого не проделывал, тем

более что стрелять пришлось бы назад. Но даже в случае самого

удивительного везения у меня оставалось лишь три заряда, а

преследователей было втрое больше. Перезарядиться же на скаку, да еще на

такой скорости — дело практически невозможное.

Еще у меня был при себе Арби. Но, поскольку я не использовал его,

как оружие, стрел к нему не было. За спиной, как в прежнее время, я его

тоже не носил — я сделал специальное крепление, чтобы возить арбалет

подвешенным спереди к седлу. Кажется, Эвьет даже не заметила его — она

забиралась на коня с другой стороны. Наверняка этот арбалет без стрел и

торчащая из сумки волчья пасть добавляли слухов и сплетен относительно

моей и без того загадочной для многих в йорлингистской армии персоны…

Теперь это, впрочем, уже не имело значения. Если кому-то я и внушал

суеверный страх, то явно не тем, кто гнался за нами сейчас.

Так что единственная надежда была на Верного. И, периодически

бросая быстрые взгляды через плечо, я убедился, что он все-таки делает

невозможное: разрыв медленно, но верно увеличивался. Причем и сама

погоня уже не мчалась за нами плотной группой, а растянулась вереницей

на десятки ярдов. Задним, похоже, скоро придется смириться с неудачей;

если они до сих пор не повернули назад, то только из страха перед гневом

Ришарда. Лишь бы у Верного хватило сил выдерживать такой темп…

Местность вокруг, озаренная мертвенным светом луны, была ровной и

безлесой — лишь пожухлая степная трава стыла под зимними звездами. Не

спрячешься. Если отрываться, то надо уходить до самого горизонта. Мы

промчались мимо села, испуганно притихшего в ночи; в домах под низкими

кровлями не горело ни огонька. Да и был ли там вообще кто-нибудь живой?

Псы, во всяком случае, не лаяли. Я напомнил себе, что вокруг -

грифонские земли, и йорлингистов здесь, мягко говоря, не жалуют. Что,

впрочем, отнюдь не означает, что кто-то поможет нам избавиться от

погони. Скорее наоборот — это лишь создает лишний источник опасности. Я

сорвал с рукава и скормил встречному ветру сине-желтую повязку. С лентой

в гриве Верного было сложнее, ее так легко не расплетешь. Впрочем, в

ночи все равно не разобрать никаких цветов…

Бешеная скачка продолжалась. Прогрохотал под копытами мост через

незамерзшую реку (яркая белая луна, поднявшаяся уже довольно высоко,

проволокла свое отражение по черной воде слева); справа в отдалении

проплыл угловатый силуэт какого-то замка (я представил себе часовых на

башнях, с замиранием сердца вслушивающихся в далеко разносящийся в ночи

стук копыт); слева придвинулась было к дороге, а затем вновь неохотно

отступила темная громада леса… Откуда-то издали доносился тоскливый и

протяжный вой — то ли псы, то ли волки… Мое лицо совершенно

закоченело, хотя я то и дело тер его перчаткой — да и не только лицо:

казалось, что все тело превратилось в кусок мороженого мяса, лишь в

самой глубине которого еще теплится жизнь. Обычно в этих краях теплее,

но, похоже, жаркое засушливое лето оборачивалось холодной зимой. Если

просто идти, было бы еще терпимо, но встречный поток воздуха на такой

скорости… Я пытался согревать себя мыслью о том, что с каждым ударом

копыта мы все южнее, а значит, постепенно температура должна повышаться

— хотя, конечно, чтобы действительно это почувствовать, надо проехать не

одну сотню миль, а бывает и так, что холодный воздух с севера добирается

до самого южного побережья. Если я наутро не проснусь с бронхитом, это

будет просто чудесно… при условии, конечно, что мне вообще удастся

дожить до утра.

— Эвьет! — окликнул я.

— Да?

— Как ты?

— Ничего, я в порядке! — крикнула она, хотя я чувствовал даже

сквозь куртку, как периодически дрожь пробирает ее руки, обхватившие мой

живот.

— Можешь сосчитать, сколько их?

Короткая пауза.

— Шестеро!

Значит, двое или трое все-таки безнадежно отстали. Но и оставшихся

на одного меня хватит с лихвой.

— Сколько до ближайшего?

— Ярдов сорок!

Плохо. Когда я оглядывался в последний раз, было не меньше

пятидесяти. Я вновь принялся нахлестывать Верного.

Местность уже не была совершенно плоской. Дорога начала полого

подниматься вверх. Плохо. Даже пологий подъем заметно увеличивает

нагрузку для коня. Тем более — для коня, вымотанного несколькими часами

скачки на пределе сил. Ну же, Верный! Только не подведи!

— Тридцать ярдов, Дольф!

Я нагнулся к самой гриве. Так меньше сопротивление воздуха — может

быть, хоть так моему коню будет легче… "Вперед, Верный! — кричал я ему

в самое ухо. — Вперед!" Когда же кончится этот проклятый подъем…

Я понял, что слышу, как мой преследователь тоже погоняет и хлещет

своего коня. Значит, уже совсем близко. Я бросил очередной быстрый

взгляд через плечо. Непосредственную опасность представляет только один