Грэй Грин - Кетополис: Киты и броненосцы

Подпись внизу гласит: «Ян Поланский».

…Я включаю краны, чтобы набрать ванну, начинаю намыливать лицо. «Лучшее миндальное мыло от Галогиуса и К°» сообщает надпись на зеленой жестяной коробке. Оттуда мне снисходительно улыбается джентльмен с закрученными усами. Беру бритву и думаю: Ян.

Что у него там стряслось? Понизили в должности? Господин начальник Канцелярии ввел проверку на уровень умственного развития?

Чем я-то могу помочь?

Я даже не помню, в каком учреждении он служит.

Лезвие идет по щеке. Потом я полощу его в тазике. Срезанные щетинки плавают в запахе миндаля.

Я поднимаю голову и смотрю на себя в зеркало.

— Вы правы, Ян, — говорю. — Я обещал.

Недобрившись, как есть, с намыленной щекой и бритвой в руке, иду в прихожую. В зеркале с черной оправой отражается высокий полуголый человек. Пена на подбородке, лихорадочный блеск глаз, блеск отточенного лезвия. Просто какой-то Безумный Тим, не к ночи будь помянут.

Снимаю трубку. Голос телефонистки.

— Девушка, будьте добры соединить. Номер… — я диктую комбинацию, сверяясь с листком.

Щелкает соединение.

Гудки.

— Департамент дорог, инспектор Ходжес у аппарата, — усталый сонный голос.

— Мне нужен некто Ян Поланский.

— Минутку… — шум, голоса. — Его сейчас нет.

Честно говоря, я даже рад.

— А когда будет?

— Боюсь, только завтра. Вы вообще по какому во…

Дзынь! Я опускаю трубку на рычаг. Все. Моя совесть чиста.

Ну, или почти чиста.

«В девять вечера на площади у Оперы, — я не хочу этого писать, но пишу. — У фонтана».

Я завинчиваю патрон, выставляю на верньерах код и опускаю капсулу в прорезь приемника. Перевожу рычаг вниз. Вжиик.

Поршневой затвор досылает капсулу как маленький снаряд — в приемную камеру. По сути, это та же пушка, только пневматическая. А значит, по моей специальности — я все-таки пушкарь. Навигацкая школа, артиллерийский класс с отличием.

Приготовиться… залп!

С силой дергаю рычаг отправки.

Пшик. И письмо улетает через весь город в Слободу… или где вы там живете, Ян?

Приятного чтения. А мне пора заканчивать бритье.

3. Отец

Воспоминание: мне восемь лет. Утро. Я заглядываю в кабинет отца через дверную щель. Человек в черном стоит ко мне спиной.

Человек худой и высокий — даже выше отца — в дешевом мятом костюме. На ворсистой ткани налипли пыль и обрывки ниток. При виде его бледных рук меня охватывает дрожь. Пальцы человека тонкие и гибкие, беспрестанно шевелятся — как белые черви. Голый затылок отражает свет ламп.

— Поздравляю! Эти ваши новые динамические маски великолепны, — говорит человек.

Отец вскидывает голову, на его лице — отвращение.

— Снимите немедленно эту мерзость!

— Раньше вы не были столь чувствительны, Джон.

Джон? Я не вижу лица человека, но знаю, что он усмехается. Эта усмешка увеличивается, расширяется, проходит сквозь меня, оставляя на коже жирный черный след. Я чувствую себя… грязным. Запятнанным. Порча.

— Меня зовут Константин Дантон. — Лицо отца идет пятнами. — Снимайте!

— Конечно, как скажете, господин Дантон.

Человек поднимает руки к лицу, я не вижу, что происходит (хотя сгораю от любопытства). Он отнимает руки — в ладонях что-то белесое, похожее на медузу с иглами. Я протираю глаза. Так и есть. Иглы мягкие и изгибаются. Резиновые, думаю я.

Во мне дрожит струна — страх. И тайна.

— Зачем вы явились?!

Человек пожимает плечами.

— Могу уйти.

Он начинает поворачиваться — почему-то невыносимо медленно — мне кажется, что сейчас я увижу его лицо, разгляжу, опознаю. Но нет. Не успеваю.

— Анжелис! Северин! Да стойте же вы!

Человек поворачивается обратно. Черт.

— Теперь меня зовут Гиллиус. Доктор медицины Мартин Гиллиус.

— Я…

— А вы — мой карманный гений, Константин. Не забывайте об этом.

Лицо отца уже красно-белое, с каким-то синюшным отливом.

— Что вам нужно на этот раз?!

— Не горячитесь, дорогой Константин. Это в наших общих интересах.

Человек смотрит на отца в упор. Внимание его физически ощутимо — словно вытянутый извивающийся отросток на лбу рыбы-удильщика.

— Вы готовы? Я хочу, чтобы вы создали для меня жизнь, Константин. Настоящую жизнь.

Отец некоторое время молчит, открыв рот. Потом говорит:

— Но я же не биолог, я инженер! Я работаю с металлом.

— Именно. Вы инженер, работаете с металлом. — Я не вижу этой улыбки, но знаю, что она ужасающа. — Теперь вы понимаете, Константин, какую жизнь я имею в виду?

Никогда раньше я не видел отца таким потерянным. Даже когда мама заболела.

— Вы говорили, это в интересах нас обоих? Почему?

— Гельда Дантон. Ей уже недолго осталось.

Мама!

— Откуда… откуда вы знаете?!

Назвавшийся Гиллиусом пожимает плечами:

— Я не инженер, я врач. Вы работаете с металлом, Дантон, я работаю с телами.

Ма-ма.

— Я медик, — продолжает Гиллиус. — Мое призвание, мой талант — совмещать несовместимое, сращивать чуждое, сочетать несочетаемое. И есть только один способ этого добиться — да, Константин, вы правильно побледнели. Это насилие. Хирургическое вмешательство. Но я действительно могу помочь.

Отец некоторое время молчит. Усилием воли берет себя в руки.

— Так что именно вам нужно?

Гиллиус сгибает пальцы, словно держит на ладони что-то большое и скользкое. Потом его пальцы начинают то сжиматься, то разжиматься. Тук, ту-тук. Тук, ту-тук.

И я с ужасом понимаю, что мне это напоминает.

4. Сиамская лавка

Голова гориллы смотрит на меня с верхней полки.

Глаза выпучены. Черные ноздри выдыхают желтоватую мутную жидкость. Один глаз налит кровью, другой — мудростью.

Мой предполагаемый предок смотрит на меня из бутылки с сиамской водкой.

Между нами стекло и миллион лет эволюции.

— Это наша гордость, — говорит сиамец и делает рукой: прошу.

Я следую за ним. За бамбуковой занавесью смешаны в равных пропорциях мрак и мягкий свет. Пыль мелкой взвесью кружит в воздухе. Бамбуковые палочки позади меня выстукивают «дук-дудук», «дук-дудук».

Комната для гостей. Красные циновки на стенах украшены сиамскими надписями. Подушки из разноцветной ткани раскиданы на круглом диване, разделенном на черное и белое. Символ добра и зла. В каждой половине есть изъян — вкрапление другого цвета. На диване возлежит девушка-сиамка, изогнув стан и подложив под голову руку. Темные волосы в высокой прическе. Раскосые глаза будто вырезаны ножом. Глядя на меня, сиамка грациозно поднимается…