Тед Чан - История твоей жизни (сборник)

Я тут же отключаю все органы чувств, направляя входную информацию от них в изолированный буфер кратковременной памяти. Потом создаю имитатор собственного сознания, чтобы воспринимать этот поток и впитывать его с уменьшенной скоростью. Я, как метапрограммист, уравнения имитации стану отслеживать косвенно, Только когда будет подтверждено, что сенсорная информация безопасна, я ее получу. Если имитатор будет разрушен, мое сознание окажется изолировано от него, и я прослежу шаг за шагом, что привело к краху системы, и пойму, как мне перепрограммировать свою психику.

Все приготовления я успел сделать, когда Рейнольдс закончил произносить мое имя: следующая его фраза могла быть командой уничтожения. Я теперь воспринимаю входную информацию от органов чувств с задержкой на сто двадцать миллисекунд. Я пересматриваю свой анализ человеческого разума в поисках доказательств его предположения.

А тем временем отвечаю легко и небрежно:

<Давай свой коронный выстрел.>

<Не бойся, он у меня не на кончике языка.>

Мой поиск что-то дает. Я ругаюсь про себя: есть очень хитро скрытый черный ход в конструкции психики, который я не заметил, потому что не искал. Мое оружие било рождено интроспекцией, а он придумал такое, которое мог создать только манипулятор.

Рейнольдс знает, что я построил оборону. Не рассчитана ли его спусковая команда на ее обход? Я продолжаю изучать природу действия спусковой команды.

<Чего ты ждешь?>

Он уверен, что это дополнительное время не даст мне возможности построить эффективную оборону.

<Угадай.>

Какое самодовольство! Неужели он действительно так легко может со мной играть?

Я прихожу к теоретическому описанию действия спусковой команды на нормала. Есть общая команда, которая может сделать из любого докритического разума tabula rasa,[4] но для усиленного разума требуется настройка, размеры которой трудно определить. Стирание имеет выраженные симптомы, о которых может предупредить меня имитатор, но это симптомы процесса, вычисляемого мной. По определению команда разрушения есть то конкретное уравнение, которое превосходит мою способность к воображению. И не сколлапсирует ли мой метапрограммист, диагностируя состояние имитатора?

<Ты использовал эту команду разрушения на нормалах?>

Я начинаю подсчитывать, что нужно для выработки команды уничтожения на заказ.

«Однажды поэкспериментировал с одним наркоторговцем. Потом скрыл следы ударом в висок. >

Становится очевидным, что создание такой команды — колоссальная задача. Для нее требуется тончайшее знание моего разума. Я экстраполирую, что он может обо мне знать. Кажется, этого недостаточно, учитывая мое перепрограммирование, но у него может быть техника наблюдения, мне неизвестная. Я остро осознаю, какую фору он получил, изучая внешний мир.

<Тебе придется делать это много раз.>

Его сожаление очевидно. Его план не может быть реализован без еще многих смертей: нормальных людей — по стратегической необходимости, и усиленных его помощников, которые поддадутся соблазну возвышения. Отдав эту команду, Рейнольдс, быть может, перепрограммирует их — и меня — как узких специалистов, сосредоточенных в своей области, с ограниченным метапрограммированием. Такие смерти — необходимые затраты в его плане.

<Я не утверждаю, что я святой. >

Всего лишь спаситель.

Нормалы могли бы назвать его тираном, ошибочно принимая за одного из своих, и они бы не поверили собственному суждению. Они бы не могли постичь, что Рейнольдс равен своей задаче. Его решение оптимально в их делах, а их понятия жадности и честолюбия к усиленному разуму не применимы.

Актерским жестом он поднимает руку, вытянув указательный палец, будто чтобы подчеркнуть свое высказывание. У меня недостаточно информации, чтобы создать его команду уничтожения, так что я могу только защищаться. Если я выживу после этой атаки, я, быть может, получу время атаковать сам.

Он с поднятым пальцем произносит:

— Понимай.

Сначала я не понимаю. А потом, к ужасу своему, — понимаю.

Он не создал команду для произнесения, это совсем не сенсорный спусковой механизм. Это выключатель в памяти: команда запускает цепь восприятий, индивидуально безвредных, которые он вложил в мой мозг как адские машины. Ментальные структуры, возникшие в результате этих записей в память, теперь разрешаются орнаментом, формируя гештальт, который определяет растворение меня. Я сам проинтуичил Слово.

Тут же разум мой запускается как никогда быстро. Против моей воли летальное осознание навязывает себя мне. Я пытаюсь затормозить ассоциации, но эти воспоминания не подавить. Процесс идет неумолимо, как следствие моего сознания, и я, как человек, падающий с высоты, могу только наблюдать.

Идут миллисекунды. Моя смерть происходит у меня на глазах.

Образ бакалейной лавки, проходящего мимо Рейнольдса.

Психоделическая рубаха на мальчишке. Рейнольдс запрограммированными образами внедрил в меня внушение, чтобы моя «случайным образом» перепрограммированная психика осталась восприимчивой. Еще тогда.

Времени нет. Единственное, что я могу, — перепрограммировать себя случайно сейчас, в бешеном темпе. Акт отчаяния, может быть, ведущий к увечью.

Странные модулированные звуки, которые я услышал, войдя к Рейнольдсу.

Я воспринял роковые наития раньше, чем поставил какую-либо оборону.

Я разрываю свою психику на части, но заключения становятся яснее, разрешение острее.

Я сам, строящий имитатор.

Создание этой оборонительной структуры придало мне восприимчивость, нужную для распознания этого гештальта.

Я уступаю его превосходящей изобретательности. Она очень пригодится ему в его предприятии.

Прагматизм служит спасителям куда лучше эстетизма.

Интересно, что он будет делать после того, как спасет мир?

Я воспринимаю Слово и средства, которыми оно действует, и потому я растворяюсь.

Это самый старый рассказ в этой книге, и он мог бы вообще никогда не появиться в печати, если бы не Спайдер Робинсон, один из моих инструкторов в «Кларионе». Рассказ набрал целую пачку отказов, когда я рассылал его впервые, но Спайдер меня подвигнул послать его снова, когда у меня в резюме уже значился «Кларион». Я кое-что переделал и отослал его, и на этот раз реакция была куда благожелательнее.

Зародышем истории послужило небрежное замечание, сделанное моим соседом по комнате в колледже: он тогда читал «Тошноту» Сартра, где главный герой во всем, что видит вокруг, находит только бессмыслицу. И мой сосед поинтересовался: каково это было бы — во всем находить смысл и порядок? Меня это навело на мысль о повышенном восприятии, что предполагало сверхинтеллект. Я стал думать о том, в какой момент количественные изменения — улучшенная память, более быстрое распознавание образа — дают качественную разницу, совершенно новую форму познания.